Твой мир – не твой мир. Часть IV

Шулайбит Андрей

Однажды у проезжих цыган купил Иван медвежонка, велел построить зверю жильё добротное, с железной клеткой, выходящей на улицу. Потапом назвал быстро растущего зверя. Кормил прожорливого малыша сам, дрессировал, играючи боролся с косолапым. Как с человеком разговаривал, весело убеждал всех, что медведь понимает иной раз лучше какого человека.

Через несколько лет имение Русинова стало одним из самых богатых в округе, о сноровке и предпринимательской жилке хозяина знали далеко за пределами губернии.

Со временем наскучила Ивану жизнь деревенская, бедная на события, и повадился он в Петербург наведываться,

в дом одного из своих фронтовых друзей, где собирались любители игр в карты. Всякий раз, перед каждым своим отъездом в город, Иван уединялся в своём кабинете и строго-настрого приказывал не беспокоить его, что бы ни случилось, пока он сам не выйдет. Никто не мог знать, что Иван, достав из укромного места привезённую бумагу, вставал на колени, прижимал её к груди и, обращаясь мыслями своими к кому-то невидимому, искренне просил того о помощи и удаче в азартной игре. Ни разу он не проигрывал, ни разу пустым не возвращался домой. Радовал мать и жену дорогими подарками, угощал заморскими гостинцами сына и двух очаровательных дочек, смотрел на их счастливые лица и от этого пребывал в счастье.

Лишь однажды, опаздывая и торопясь, отказался от он привычного ритуала, не стал просить неведомую силу об успехе, подумалось ему, что сам справится, привык к тому, что удача неразлучна с ним. Вернулся домой чернее тучи, проигравшийся в пух и прах, с огромным долгом. Злющий на всех, оттолкнул выбежавших его встречать мать, жену и детей, вбежал в кабинет и с силой захлопнул за собой дубовую дверь. Из комнаты не выходил, лишь тонкий вой да гулкие удары кулаков о стену слышались. Повелел принести много водки и пил, пил, пил, пугая несвойственным ему поведением сильно переживающих за него близких родственников. В пьяном угаре падал на колени, слёзно моля незримую силу помочь ему, но в ответ увидел то тайное, от чего окончательно впал в уныние.

На третий день не выдержала любящая мать, перекрестившись, крадучись пробралась в кабинет и тихонько прикрыла за собой дверь. Рыдая от безысходности, упал на колени перед родительницей сын да признался во всём, начиная с того случая, что с ним во Франции приключился. Поведал без утайки родной душе, благодаря чему он выигрывал. Рассказал, что, возомнив себя баловнем судьбы, не обратился в последний раз перед игрой с просьбой к силе, спрятанной в тексте злополучной бумаги, рискнул и проиграл всё, что у него было.

Разговоры о крупной неудаче быстро распространились среди достопочтенного общества города. О возможности отыграться не было и речи, пока не расквитается крупный должник. А время поджимало, ведь на все предложенные ему условия в игре шёл Иван, пытаясь наверстать упущенное. Как могла успокаивала его мать. Но не прекратил сын пить, скорбя о неудаче, скосила она его, выбив из привычной колеи благополучия. Дело офицерской чести не предполагало долгого отлагательства, пришлось Ивану заложить и имение, и важную бумагу.

В секретном разговоре решили женщины продать все подаренные Иваном драгоценности, но смогли собрать лишь большую часть суммы долга, что позволило выкупить закладную на имение.

Выплатил долг Иван, но оставил семью свою практически нищей. От былой славы разве что разговоры остались. Опустело хозяйство.

Запил пуще прежнего глава семейства, дичать потихоньку начал, мимо матери и жены ходил не замечая, так,

как будто и нет их совсем, детишки завидев его прятались, боялись. Немытый, растрёпанный, дыша едким перегаром, покачиваясь из стороны в сторону, спотыкаясь, брёл он к клетке Потапа, заговаривался с ним, доказывая что-то своё молчаливому медведю, часто остервенело бил зверя по морде, после рыдал навзрыд. Жалеючи обнимал большого лохматого друга и, напившись принесённой с собой водкой до беспамятства, засыпал вместе с косолапым на полу среди кусков шерсти, объедков и помёта.

Ранним осенним утром проснулись домочадцы от истеричного крика мужика, приставленного ухаживать за Потапом. Прибежали на проникнутый ужасом зов, да и сами от увиденного тут же без чувств попадали. Загрыз огромный зверь хозяина. Разорвал тело несчастного на четыре части и разложил их аккуратно по клетке крестом. Сидел перед расчленённым трупом мишка, свесив тяжёлую голову, будто плакал. Не обращал никакого внимания на сбежавшихся людей, лишь лапой мохнатой крестом себя осенял безостановочно, изредка кланяясь рваным кускам тела хозяина своего.

Застрелили убийцу неразумного, закопали Ивана в сырую землю. Бабы с детьми, погоревав вдоволь, принялись выживать на хлебе да воде.

Спустя много месяцев старушка мать непонятно каким образом смогла скопить денег да выкупила бумагу, приносящую удачу. Благо никто за это время ценности в ней не увидел, никто не пожелал приобрести старый непонятный текст. Привезла документ домой, закрылась в каморке, упала ниц и, глядя тоскливым взором в пустоту, взмолилась невидимому о помощи. Тут же явился ей рыжий человек, обещал помощь и ей, и снохе, и деткам их сирым. Улыбался ласково, был вежлив, обходителен, немедленно указал место в саду, где древний горшок с монетами золотыми зарыт был.

Нашла старуха место то, откопала клад, возрадовалась, в ноги невидимому другим людям благодетелю упала, вскричала:

– Хвала Тебе, Господи! – и в ту же секунду невидимой дубиной по загривку получила, да так, что очнулась не скоро. А очухавшись, вновь увидела перед собой рыжего гостя. Тот и пояснил ей строгим голосом, чтобы никогда она больше слова, восхваляющие Бога, не произносила, приказал, чтобы отвернулась от Господа и про крест Божий забыла, ибо в тяжкие, голодные времена не Господь ей на помощь пришёл, а князь мира сего. Его и любить должна. Иначе помощь из руки дающего иссякнет, и тогда вымрет род весь, как сорняк под палящим солнцем. Испугалась старая испытаний, низко поклонилась посланнику ада и по его указанию приложилась кровавыми губами к бумаге, присягнув тем самым в верности хозяину геенны огненной.

Вновь зажило имение на зависть другим жизнью сытною, довольною, вновь зазвучал в доме счастливый детский смех. Вот только душа Ивана так и осталась не отпетой молитвами церковными. Сразу по смерти-то не дождались священника, в отъезде он был, а потом дряхлая нечестивка-мать никому не позволяла даже разговор заводить на эту тему, вмиг на ведьму становилась похожей, злой, визжащей, сильной, страшной. Разве могла поведать она кому-то из окружавших её недостойных тайного знания людей, поклоняющихся висящему на кресте Христу, о том, что еженощно видится с неприкаянной душой сына своего, говорит с ним как с живым, радостно встречает и, плача, провожает поутру родного человека.