Твой последний шазам
Шрифт:
Отпустил и, откинувшись на сидении, увеличил громкость музыки почти на максимум.
«Who wants to live forever…».
Так мы сидели, пока окончательно не стемнело.
Внезапно раздавшийся стук в окошко заставил нас обоих вздрогнуть. Артём опустил стекло. Я выключила радио.
Под большим ярко-жёлтым зонтом стояли две девушки в белых блузках и одинаковых расклешенных юбках.
Дождя ещё не было, но грохотало вовсю.
— Ребят, подкиньте до Глобуса? Тут всего пара километров, — попросила одна.
— Садитесь, —
Девушки сложили зонт и забрались в машину. Они были очень похожи, только волосы у одной были розового цвета, а у другой — голубые.
Глядя на нас через зеркало, девушка с голубыми волосами сказала:
— Как хорошо, что вы нам попались. Сейчас будет что-то ужасное.
Я кивнула:
— Дождя сто лет не было.
— Сегодня конец света обещают, — сказала она.
— Такое напряжение, — поёжилась розовая. — Насквозь пробирает.
— Ужасное напряжение, — согласилась голубая. — Оно здесь повсюду. А нам ещё работать.
— Мы тайные покупатели, — пояснила розовая, когда проехали немного вперед. — Я фотографирую. Аня — вопросы задаёт. А вы кто?
— А мы… — Артём усмехнулся. — Мы бродячие артисты. Я достаю из рукавов кроликов, а Витя по канату ходит. Очень рисково.
— Ненавижу цирк, — сказала голубая. — Цирк — это зло. Омерзительная иллюзия любви и праздника, за которой: боль, страх и насилие. Праздник чужих страданий. Зло в обличии добра.
— Как-то раз я ходила на вечеринку в туфлях на два размера меньше, — закивала в подтверждение её слов розовая. — Они лучше всего к платью подходили. Ноги так стёрлись, что кровь от туфель так потом и не получилось отмыть. Но выглядело потрясающе красиво. Особенно на фото. У меня на той фотке семьсот лайков. Хотите покажу?
— В мире всё так, — согласилась голубая и подалась к Артёму. — Сколько тебе приходится замучить кроликов, чтобы достать из рукава одного живого?
— Думаешь, я их считал? — рассмеялся он. — Никто не спрашивает у медиков, сколько кроликов сдохло от их опытов. Потому что главное — результат. У нас есть негрустин, виагра и омолаживающий крем. Вот и с праздником так же. Главное, чтобы он продолжался и никто ничего не заметил.
— Ты не его сестра, — сказала розовая, внимательно меня разглядывая. — Жаль, потому что нам он подходит.
— Не подходит, — одёрнула её голубая. — Тут и до конца света недалеко.
Мы остановились возле съезда к гипермаркету, и они вышли.
— Сделайте уже что-нибудь с этим ужасным напряжением, — сказала розовая напоследок, заглянув к Артёму в окно. — На тёмной стороне любви счастья не бывает.
Они ушли, а их жёлтый зонт остался. Только заметили мы это гораздо позже.
Отъехали от освещенной площадки магазина и снова погрузились в сверкающий молниями мрак.
От встречи с этими странными девушками осталось какое-то неуютное, тревожное ощущение. Но обсуждать их мы не стали.
По радио заиграла знакомая
Это была одна из его любимых шуток. А когда песня закончилась, положил руку мне на колено и сжал, но на этот раз не грубо, скорее примирительно, и принялся торопливо и как-то чересчур небрежно рассказывать, что мы едем в лагерь к ребятам, чтобы передать им что-то важное. Переночевать он планировал у них, а назавтра отправиться смотреть какой-то дом. Большой и красивый, чтобы свалить подальше от Костровых.
И вроде бы всё было в порядке, словно он уже простил меня, и мы помирились, кроме того, что я видела, что ничего не в порядке.
— Всё нормально? — спросила я, не сводя глаз с его нервно подрагивающего колена, но он, словно не расслышав, продолжал говорить что-то про ролик с Гашишем, Макса и то, что он был рад узнать, что Макс не бросил его в той ситуации.
Пришлось повторить вопрос трижды.
Тогда машина резко свернула на обочину и остановилась.
— Нет! Не нормально, — Артём развернулся ко мне и поднял вверх палец. — Неужели ты не чувствуешь его? Оно здесь повсюду.
— Что повсюду? — растерялась я.
— Напряжение!
В ту же секунду он набросился на меня и с силой придавил к спинке кресла, которое одновременно с чудовищным раскатом грома, откинулось назад, и мне показалось, будто конец света уже наступил. Что в какой-то мере так и было, потому что больше я не слышала, не видела и не ощущала ничего, кроме оглушающих поцелуев и болезненной силы пальцев, гуляющих по мне, как по виолончельным струнам.
Но потом где-то совсем рядом снова так шарахнуло, что Пандора закачалась.
Недовольно фыркнув, Артём вернулся за руль:
— Ладно. Живи пока. Хорошо бы успеть до дождя.
Мы снова тронулись, а я так и осталась лежать на откинутом кресле.
Чернота за стеклом сверкала, кнопки на магнитоле подсвечивались голубым, Артём что-то подпевал под музыку, и я моментально задремала, а проснулась от того, что он пытался аккуратно достать меня из машины.
— Приехали. Ворота закрыты. Сторожа нет. Нужно пешком немного пройти.
Ветер дул очень сильный, а чернильное небо то и дело прорезали ярко-белые сетки. Волосы хлестали по глазам, тело покрылось мурашками. Артём накинул мне на плечи плед и повёл через калитку.
Дождь хлынул мощный и неистовый, подмял под себя ветви деревьев и кустарники, встал перед нами стеной. Мы побежали.
Держась за Артёма, я лишь механически передвигала ноги, шлёпая по мгновенно образовавшимся лужам.
Где-то впереди едва различимо горел фонарь, бледным рассеянным пятном его свет с трудом пробивался через толщу воды.
Соскочив с асфальтовой дорожки, мы пробежали по песку и нырнули в зияющий чернотой дверной проем. От наших шагов прокатилось эхо. Забежали, отдышались, вытерлись мокрым пледом.