Твоя заря
Шрифт:
А когда захватчики опоганили станцию своими вывесками, бранью, топотом сапог, Софиика почувствовала, как станция утратила для нее притягательность, отпала малейшая охота бывать там,- никто из молодежи по доброй воле во времена оккупации туда не ходил, разве что нахватают в облаве шестнадцати-, семнадцатилетних да силой погонят, запакуют в эшелон. Некогда любимая Узловая, теперь она только ранила душу. Обокрадена жизнь, Софиика ощущала, что никогда с этим не смирится. Счастливые минуты пережила Софиика, лишь когда наши стали налетать из-за Днепра, принялись чуть ли нс ежедневно молотить проклятые фашистские составы, от которых всегда тесно было на колеях. Вот это начались представления! Вся степь глядела эти спектакли, ведь ставили их соколы из-за Днепра!
Унылостью
Однако жизнь возвращается. На территории станции, несмотря на царящий там хаос, появился народ, спешат куда-то военные и штатские с лопатами, минеры пишут мазутом на задымленной стене вокзала свою резолюцию, свидетельствуют, что мин уже нет; деревья сверкают инеем, в ободранном скверике у пакгауза девушки-зенитчицы устанавливают орудие, нацеливают его длинной шеей вверх, в голубизну, хотя небо сейчас совершенно спокойно.
На девушках тулупчики новенькие, и сами они ладны, подтянуты, шапки-ушанки сбиты набекрень как-то даже кокетливо; настроение девушек соответствует этому дню, соединившему в себе солнце и мороз и радость освобождения Узловой,- смех то и дело слышен из ямы-траншеи, где зенитчицы, сбившись стайкой, хлопочут у своего орудия.
– Беги к ним, Софийка, спрашивай!..- Женщины остановились.
А едва Софийка стала приближаться к зенитчицам, девичий смех тут же угас, шапки-ушанки с выпущенными из-под них локонами застыли гурьбой у бруствера, и на разордовшихся лицах появилась напряженность. Что за цаца изволила к ним пожаловать? Видно, эта местная красотка лет семнадцати вызвала у них, помимо напряженного недоумения, еще и нечто похожее на ревность или укоризну. "Мы вот воюем, нам войны достается по первое число, а ты себе возле мамы? Цветистым платком повязалась, челочку-гривку на лоб выпустила, а брови-чернобровы, должно, сажей наваксила, чтобы приманивать наших лейтенантов!.. А вчера где была? Может, и с теми в хаханьки играла?"
– Девушки, где здесь госпиталь?
– как-то неприятно для себя волнуясь, спросила Софийка.
– А тебе-то зачем?
– холодно отозвалась из ямы широколицая блондинка,Неможется?
Уловив холодок насмешки, Софийка невольно выпрямилась и, закипая обидой, кивнула с ревнивой гордостью в сторону саней:
– Летчика везем!
Вот тут-то мгновенно преобразились девчата. Словно ветром вынесло их из ямы, гурьбой подбежали к саням, окружили, защебетали, рассматривая неизвестного с его выставленным на обозрение планшетом, наперебой давай расскрашивать, при каких обстоятельствах это с ним случилось...
Летчик слабыми устами улыбнулся зенитчицам:
– Как да почему - об этом, сестренки, будет еще кому докладывать... А спасительницы мои - вот они, перед вами...
Старшие женщины заметно заважничали при этом, однако в разговор встревать не стали - пусть уж Софийка сама... А Софийку между тем как будто устранили. Одна из зенитчиц, маленькая бойкая толстушка, низко склоняясь над летчиком, напористо предлагала:
– Может, изволите нормочку спирту для подогрева?
Заболотный отрицательно ворохнул головой:
– Мы здесь к самограю привыкли.
– Вот как! В надежные руки, видать, попали,- засмеялись девушки, и уже блестки приветливости запрыгали в глазах, даже широколицая та блондинка, встретившая Софийку с издевкой, посмотрела теперь на незнакомку подобревшим взглядом, как будто безмолвно извинялась за свои недавние подозрения.
– А где же здесь могут быть однополчане?
– вот что прежде всего ему хотелось знать.
О части, которую летчик назвал, девушки даже не слышали, такое ведь наступление, все в движении, каждый день прямо трещит под стремительным натиском событий...
Полк
Женщины переглянулись:
– Ну как, коренная?
– Двинемся, бороздинная...
И снова впряглись в свои веревки.
– Вперед на запад, на Петропавловку!
– трогая с моста, сама себе скомандовала тетка Василина, и зенитчиЦы рассмеялись, потому что Петропавловка находилась как раз на востоке.
Сани с летчиком поскрипели дальше, а вдогонку им старшая из зенитчиц еще докрикивала, объясняла доброжелательно:
– Не доезжая до села, увидите брезентовый шатер, большущий, вроде цирка... Это он и будет, медсанбат!..
Но как тут перебраться через насыпь? Живого места нет, по всему полотну встопорщились искромсанные шпалы, какая-то сатанинская здесь машина-шпалорезка прошлась, повыворачивала тяжеленные колоды, поломала их, как спички, и теперь торчат они, черные ощетинившиеся бревна, задранные над насыпью... Насыпь прямо-таки ошеломила женщин своим видом, этим вздыбившимся частоколом, ужаснула и подавила их самой бессмысленностью разрушения.
– Да это же аспиды,- приговаривала тетка Василина.- Каждую шпалу, точно ножом...
А мать Софийки, меряя глазами изуродованное полотно, сказала дочке горестно:
– Ох не скоро, доченька, по такой дороге наш отец вернется...
За будкой на переезде им все же удалось одолеть насыпь, и вскоре они выбрались опять на простор. Софийка сменила в упряжке тетку Василину, и сани заскрипели дальше. Безбрежно, тоскливо... Шли молчаливые, шаря взглядом по открытым снегам в поисках спасительного медсанбатовского шатра. Однако впереди белела голая степь. Софийка, натужась в упряжке, брала почти всю тяжесть лямки на себя,- теперь в супряге с дочкой мать и впрямь почувствовала себя свободнее. В одном месте встретились им те, что мины обезвреживают, затем набрела еще какая-то команда, кажется, похоронная, бойцы в ушанках перекинулись с женщинами словом, спросили, кого везут, и вновь снега да безлюдье, следы гусениц, закрученные лютыми виражами, брошенные орудия, мертвые танки кособочатся, а дальше чудом уцелевшие стога соломы то здесь, то там маячат среди полей у самого горизонта.
Софийку все не оставляла мысль о встрече с зенитчицами. После Узловой девушка почувствовала себя уверенней, сама не знает отчего. Может, что ошиблись в ней, не за ту сначала приняли? И сами же потом поняли, что вышло неловко, обожглись девчата, промахнулись в своих подозрениях, видно, сбивала их с толку Софийкина легкомысленная челочка, так игриво выпущенная витком-колечком из-под платка на лоб,- об этом перед зеркальцем позаботилась Софийка, отправляясь в путь... Кому не хочется быть красивой? Пусть он запомнит ее если не очень уж смазливой, то все-таки и не дурнушкой! Когда-нибудь, а вспомнит же, как свела его беда с молодой степнячкой где-то на хуторе, хоть и незавидном, обшарпанном ветрами, но с именем таким нежным, почти песенным - Синий Гай... И это колечко завитка русого ему ведь нравилось, сам Софиике об этом говорил, а зенитчиц, должно быть, как раз оно и склоняло к холоду с нею - холодок недоверия до определенного момента явно ведь ощущался... А вот когда сказала им с гневной гордостью: "Летчика везем!.." - как это их преобразило сразу! Да и саму себя Софийка в ту минуту как будто увидела в ином свете, что-то вознесло ее в собственных глазах. И вес благодаря ему. Еще острее здесь постигла, какую надежную теперь она имеет защиту в лице этого, точно самой судьбой посланного им летчика.- и защиту, и оборону от кого бы то ни было! Пусть и недвижимый пока лежит на санях в своем глиняном гипсе, который наложили ему хуторские целительницы, пусть и нелетный еще и даже неходячий этот ваш сокол, но рядом с ним все вы можете чувствовать себя в безопасности, никто вас не обидит, ничем не посмеет упрекнуть или унизить необоснованно, даже если бы кто и отыскался такой...