Твоя заря
Шрифт:
Лида не отзывается.
Заболотный между тем опять дает себе волю:
– Кроме напряжения руля, здесь сбрасываешь все напряжения,- для нервов это как раз то, что нужно. Можешь тащиться ползком, а можешь гнать на все сто с лишком миль, когда уже и шкалы для стрелки не хватает!
Можешь петь от восторга, думать о чем-нибудь приятнейшем, скажем, о глинищах да оврагах нашей несравненной, в дерезе да пылище, Терновщины, которая где-то сейчас на таком от нас удалении, будто Шумерское царство, будто некое стопное Урарту!.. Свободен ты здесь в помыслах и желаниях, можешь улыбнуться кому-нибудь незнакомому, и тебе кто-нибудь улыбнется, пролетая рядом... Потому что здесь, в дороге, в этих скоростях -
– экск'юз ми [Извините (англ.)] за высокий слог...
– Никогда не видела вас таким, Кирилл Петрович,- сказала удивленно Лида.- Это чьи-то стихи?
– Мои, Лида, мои, но больше не буду,- покаялся пред нею Заболотный и спустя время обратился ко мне уже тоном более спокойным, серьезным: - Во всяком случае, дружище, меня дорога всегда ночему-то волнует. Будь то маленькая стежка, убегающая в поля, или современная гудроновая трасса... Разве такая вот лента, исчезающая неведомо где, может своим-видом не вызвать у нас определенных эмоций?.. Помнишь, как, бывало, какой-нибудь прохожий спрашивал у нас, пастушат, в степи: "Куда эта дорога ведет?" Слышишь - ведет?.. Да и нам не терпелось больше знать о нашей дороге: куда она? Откуда? Где ее начало? Где будет конец?
– А по-моему,- вставляет слово Лида,- дороги ниоткуда не начинаются и не кончаются нигде...
Заболотный думает какое-то время, словно взвешивает то, что сказала девчонка, потом признает:
– Может, ты и права... Хотя все на свете где-то да берет свои начала и где-то должно иметь свои финалы... по крайней мере, когда речь о чьей-нибудь конкретной стезе.
Вот хотя бы и у нас с ним,- это касается моей персоны,- началось от стежки на левадах неизвестной тебе, Лида, Терновщины, где-то там встречали мы свою детскую зарю, а теперь вот наматываем мили на этом хайвее...
Спрашиваю, что это значит дословно - ханвей?
– Хан - высокая, вуау - дорога,- уверенно подает голосок Лида.- "Косоку доро" будет по-японски.
– Дороги такого типа сначала ставили на эстакадах,- объясняет Заболотный,- отсюда, очевидно, и Ь1@Ьу"-ау...
Трасса, которую ничто не пересекает. Открытая для скоростей... Бетон и ветер! И ты! Гони, сколько хватит духу!
Искромсанный воздух свистит мимо нас. Стрелка спидометра дрожит на освещенной шкале, ползет куда-то вверх, на те самые сто с лишком миль. Заболотный изредка поглядывает на стрелку весело, озорно, должно быть, вспомнив настоятельные предостережения жены: "Ты же там, Кирюша, не гони! Нс гони, умоляю!"
И, точно она его слышит где-то там, докладывает без улыбки:
– Идем в норме, не тревожьтесь, Соня-сан...
Я напоминаю ему о нашем японском приключении (в последний раз мы с Заболотньш встречались там), как едва нс укоротил нам жизни тот чертов фургон, который на полном ходу врезался в нашу машину, когда мы остановились на перекрестке перед светофором. В ту ночь мы возвращались из Хиросимы, в пути все складывалось нормально, а уже в предместье Токио... Удар был такой силы, что мы ослепли, мы даже не успели сообразить: откуда, что это? Из живой дороги сразу в тьму небытия, лишь в последнем проблеске сознания сверкнуло: "Уже нас нет? Вот так это наступает..." Нечто подобное, видимо, случилось и с той художницей, которой во время атомного взрыва над Хиросимой показалось, что взорвалось солнце, произошла космическая катастрофа,- несчастная женщина потом и умерла с мыслью, что солнце действительно взорвалось и больше его не будет.
Очнувшись, мы перемолвились:
– Ты живой?
– А ты?
– Да вроде...
Полисмены, прибежав к месту происшествия, вцепились в тот высокий красный фургон, давший
Пока полиция была занята обследованием да соображала, дотянем ли мы своим ходом до амбасады, водитель, не отходя от Заболотного, упавшим, беззащитным виноватым голосом объяснял, что идет из далекого рейса, двадцать часов не оставлял кабины, считал, что выдержит, дотянет, однако переутомление все-таки взяло свое: на какую-то, может, секунду, веки сомкнулись, и вот на тебе...
– Здорово же нам тогда повезло,- комментирует приключение Заболотный.
– Повезло?
– А то как же! Выдержать такой удар - и остаться живыми, даже не искалеченными... Нет, мы с тобой счастливы, что ни говори!
– Если кто и ощутил себя счастливым,- говорю Заболотному,- так это тот несчастный водитель фургона.
Бедняга даже просиял, когда ты вступился за него перед полисменами, упросив их не заводить дела... Уж как он кланялся, пятясь к фургону, просто не верил, что его отпускают...
– А что с пего возьмешь... Вымотало беднягу в репсе, это же только представить - почти сутки за рулем.
Гудит, грохочет дорога. И впрямь как будто ничего уже для нас не существует, только эта скоростная трасса, ее нескончаемость, ее гремящий, исчезающий во тьме бетон.
Гудит и гудит пред нами, разрывает в клочья туманы средь предрассветных просторов, рассекает надвое звездные тауны и сити [Тоун (англ.) - город, поселок; сити - большой город, административный, экономический центр.], влетает в грохочущие тоннели и стрелой вылетает из них... На выезде из города возникло целое сплетение дорог, они здесь завязались гигантским узлом,- сплошной какой-то иероглиф из железа и бетона! Изгибы, скрещения, повороты, развороты, - казалось, как мы только выберемся отсюда. Где-то внизу под нами - наперерез - громыхает железная дорога, над нами во тьме тоже железное грохотанье, там по мосту, среди плетения металлических конструкций, беспрерывно пролетают силуэты машин, проскакивают на бешеных скоростях, из ночи - в ночь, из тумана - в туман... Эстакады, виадуки, причудливая геометрия дорожных сооружений. Дуги дорог выгибаются во все стороны, делятся и сливаются, свернувшись, подобно рептилиям, проходя друг сквозь друга, и снова пружинно выпрямляются, ища простора, невесть где возникая, невесть куда уводя... Светятся рекламные щиты, летят навстречу загадочные цифры, знаки предостережений, вязь каких-то дорожных вензелей, понятных только для посвященных.
Лида из своего угла то и дело оглядывается:
– Они едут за нами.
– Кто - они?
– Они... Эти.
Заболотный, посмотрев в зеркальце, где видно, что происходит на трассе за нами, бросает успокаивающе:
– Тебе показалось.
Дорога бурлит, пульсирует, всему, что рядом с нею, она передает свое исступление. Можно представить, как далеко разносится гул трассы в окрестных просторах, где все живое пребывает круглосуточно во власти этого глухого, пульсирующего сотрясения... Ни днем ни ночью не зная покоя, дорога все гонит и гонит себя куда-то.
– Нет, дорога - это все-таки жизнь,- чуть погодя размышляет Заболотный, уже без прежнего пафоса.- Согласись, есть в ней своя магия. Вспомни, какое настроение овладевало нами, мальчишками, когда сразу за селом нам открывался степной шлях на Выгуровщину и куда-то дальше, дальше... Мы уже и тогда ощущали, что дорога таит в себе некую тайну и величие.
– Лежит Уля, растянулась, если встанет - до неба достанет,- вспомнилась мне одна из наших детских загадок, и я обращаюсь с нею к Лиде: - Что это будет?