Ты его не знаешь

Ричмонд Мишель

«Отвлекающий маневр, — сказал он, — верно?» А перед этим, когда я в первый раз назвала имя Билли Будро, легонько усмехнулся. Неужели ему с самого начала было известно гораздо больше того, что он мне открыл?

А тот первый адрес, который Торп выдал мне у себя в гараже? Безобидный дворник, доживающий последние деньки в скромном домике на Бернал-Хейтс. Торп знал, что это имя никуда не приведет? Потом был Билли Будро, затем Стрэчмен. Это что — он благодарил меня за каждый визит? За то, что я дала ему второй шанс? Расследование проводила я, но направлял меня Торп.

Торпом был, Торпом и остался. И все же, хоть это и нелегко, а следует признать — он серьезно изменился. Как-никак двадцать лет прошло. А я-то полагала, что в жизни люди не меняются, только в книгах. Но вот вам Торп — реальный, живой

человек, который оказался способен на нечто такое, чего я от него никак не ожидала. Он удивил меня.

Тридцать девять

Октябрь, конец сезона дождей. Дириомо, промокший и посвежевший, утопал в орхидеях. После ночного путешествия на тряском автобусе из Манагуа я приехала в городок утром во вторник и остановилась в своей обычной гостинице. Днем я собиралась на плантацию к Хесусу, дегустировать новые образцы. Я привезла подарки его детям: Розе — книжку про птиц с картинками, а Анхелю — краски. Но сначала мне надо было кое-кого повидать.

Переодевшись в сарафан и сандалии, я вышла на улицу. На бейсбольной площадке мальчишки гоняли палками теннисный мячик. И вот я уже стою на знакомом пороге перед знакомым медным звонком. Шаркающие шаги за дверью — и я вижу Марию с желтой ленточкой в длинной седой косе, перекинутой через плечо.

— Милости прошу, — улыбается она.

Внутри тот же запах, что и три месяца назад, когда Питер Мак-Коннел подошел к моему столу и спросил: «Вы меня знаете?» Как и в тот раз, терпко пахнет жареной свининой, крепким кофе и чуть-чуть кукурузной мукой. Только тогда в комнате, освещенной лишь свечами, царил полумрак, а теперь плещущее в окна солнце играет на удивленных фарфоровых лицах кукол Марии.

— Чем сегодня угощаешь?

— Nacatamal, — ответила Мария. — Est'a listed sola?

— Si, se~nora, я одна.

Мария горестно покачала головой и приложила руку к сердцу: ей больно видеть, что я по-прежнему одинока. Я села на свое привычное место. Немного погодя она принесла мне кофе и удалилась на кухню. Я вытащила из сумки Лилин дневник.

Я без конца перечитывала его, и всякий раз дневник открывал мне что-то новенькое. На этот раз — несколько слов бисерным почерком в самой середине тетрадки, вдоль пружинки и почти вплотную к ней, — чтобы прочесть, пришлось с силой разломить страницы. Я поднесла дневник к глазам и с трудом разобрала: «Если уравнение не выражает Божьей мысли, оно для меня лишено смысла».

Мария принесла nacatamal. Как всегда — пальчики оближешь! Когда она пришла за пустой тарелкой, я на своем корявом испанском спросила о господине, которого встретила у нее три месяца тому назад.

— Ah, si, se~nor Peter! — закивала Мария.

— Si. D'onde vive? [65]

Мария сходила на кухню за карандашом и бумагой и нарисовала план.

— Estamos aqu'i [66] , — сказала она, ткнув пальцем в маленький квадратик, рядом с которым красовался человечек в юбочке (я, надо полагать). — 'El est'a aqu'i [67] , — она обвела карандашом другой квадратик, соединенный с первым цепочкой извилистых дорожек.

65

Да. Где он живет? (ucn.).

66

Ты здесь (исп.).

67

Он здесь (исп.).

— Спасибо.

Она засмеялась и махнула на меня рукой: мол, иди уж.

— Se~nor McConnell, 'el es muy guapo! [68]

— Твоя правда, — согласилась я.

Пробираясь к выходу, я приостановилась у шеренги «венериных мухоловок» на подоконнике. Распахнутые половинки бледно-зеленых листьев, отороченных шипами, напоминали

разрезанные надвое диковинные фрукты. Над одним цветком нарезала круги легкомысленная муха. Вот опустилась на шипы, и лист мгновенно захлопнулся. Интересно, а Лила видала когда-нибудь такой «цветочек»? Кажется, в начальной школе у нас в классе была «венерина мухоловка». Или не было? По сей день я до конца не избавилась от привычки, увидев или испытав нечто новое, вспоминать Лилу: а ей довелось изведать это? Порой чудится, что каждое новое ощущение я переживаю дважды: один раз за себя, второй — за Лилу. Впрочем, с годами это чувство возникает все реже и реже. В мире не так уж много нового, и чем старше становишься, тем труднее его отыскать.

68

Сеньор Мак-Коннел писаный красавец! (исп.).

Улицы Дириомо — сущая паутина, сплетаются и расплетаются самым непостижимым образом, но нацарапанный Марией план оказался превосходным путеводителем. Я шла, не выпуская листок из рук, и попутно отмечала на нем ориентиры для себя — почтовый ящик, привязанный к столбу осел, сделанная из старой шины «тарзанка» на дереве, — чтобы найти дорогу обратно.

Спустя полчаса я вышла на заброшенную улочку, в конце которой белел маленький домик. Совсем крошечный, комнатки на две, не больше. По крайней мере, на первый взгляд. Лес окружал домик с трех сторон. В опрятном дворике — несколько банановых пальм и еще что-то зеленое и с виду очень колючее. От грунтовой дороги к бетонному крыльцу протянулась цепочка круглых каменных плит, с начертанными на них цифрами: 1–13–10–13–1–13–10–13. Только я собралась постучать, как за спиной раздался голос:

— Элли?

Я обернулась. Питер в насквозь пропотевшей рубахе шел по плитам дорожки с двумя большущими ведрами, доверху наполненными водой. Подошел, поставил ведра на крыльцо.

— Колодезная вода, — отдуваясь, сказал он. — Когда приехал сюда, поначалу думал, не выживу. Не представлял себя без водопровода. Но ко всему привыкаешь. Даже начинаешь испытывать некоторое удовлетворение — довольствуешься только тем, что действительно необходимо, и ничем кроме.

— А где колодец?

— В той стороне, — он махнул на лес, — отсюда чуть меньше километра. Вкусная вода. Хотите попробовать?

— С удовольствием.

Мак-Коннел открыл дверь и жестом пропустил меня вперед. Внутри было темно и жарко. Мы оказались в просторной непритязательной комнате. Питер раздвинул занавески и впустил свет. Почти всю левую стену занимала кровать и тумбочка с блокнотом, будильником и большой свечой. В сравнении со скромным окружением кровать впечатляла размерами: двуспальное ложе, застланное свежими зелеными простынями, с двумя пухлыми подушками в ослепительно белых наволочках. К стене в ногах кровати был вплотную придвинут обширный письменный стол. Желтые занавески обрамляли окно над столом. Рядом гнулись под тяжестью десятков томов полки встроенного книжного шкафа. Некоторые названия были знакомы по Лилиной библиотеке: «Основания математики» Уайтхеда и Рассела, «Элементы» [69] Эвклида, «Математическая мысль от древности до наших дней» Морриса Клайна, «Арифметические исследования» Гаусса. И там же, поверх собрания желтых томиков «Потерянных записных книжек» Рамануджана бочком лежала книга, с которой я была на ты, — «Апология математика» Харди. После смерти Лилы я взяла ее «Апологию» себе.

69

Другое название «Начала».

Обставленная непритязательно, почти спартански, комната радовала глаз веселыми красками. Даже бетонный пол был выкрашен в голубой цвет, а у кровати лежал ярко-красный с желтыми узорами тканый коврик. В дальнем правом углу, за круглым столом с одним-единственным плетеным стулом, приютилась импровизированная кухонька: пожилой холодильник, газовая горелка и на подставке медный таз для умывания.

— А когда я здесь обосновался, электричества и в помине не было, — заметил Мак-Коннел. — Несколько лет без него обходился.