Ты меня предал
Шрифт:
* * *
Мы вновь поехали в клинику на моей 30 неделе беременности. Июнь подходил к концу, жара стояла страшная, ещё и эти дурацкие компрессионные чулки… В результате в машине мне несколько раз становилось плохо несмотря на кондиционер, и Павел останавливался на обочине, пережидал, пока я отдышусь. Мутило страшно и голова болела, как будто по лбу треснули.
— Это всё погода, — бурчал он, косясь на меня с тревогой. — Жарища эта, перепады давления. Потерпи, скоро уже приедем.
Я терпела и не возражала, когда
— Вернулась наша с вами проблема, Дина, — сказал Игорь Евгеньевич, вглядываясь в монитор. Говорил он бесстрастно, но меня было не обмануть: за десять лет лечения я давно поняла, что самые неприятные новости врачи рассказывают именно такими голосами. Спокойными. — Первая «а» степень вновь в наличии, но пуповина в порядке, ребёнок стал больше на 400 грамм, это хорошо. Сердечко отличное. Однако плацента у вас уже второй степени зрелости, а должна быть первой.
— Чем это грозит? — спросил Павел серьёзно, стискивая мою руку, которой я непроизвольно впилась в его колено.
— Преждевременными родами, — ответил врач, и у меня даже в глазах помутнело. — Дина, не волнуйтесь, это совсем не обязательно. Просто нужно постоянно отслеживать состояние и плаценты, и ребёнка, но это мы с вами и так делаем. Через две недели вновь ко мне, сделаем и УЗИ, и кардиотокографию плода. И с этого момента вам нужно будет делать ктг раз в неделю минимум. Можно не у нас, а в ближайшей клинике, это не принципиально. Да, и не забывайте следить за давлением.
Из кабинета я вышла на негнущихся ногах. Павел почти силой усадил меня на кушетку возле кабинета Игоря Евгеньевича и, развернув к себе, взял моё лицо в ладони.
— Динь, — прошептал он, поглаживая меня по щекам, — очнись, моя фея. Ты помнишь, с чего начался приём? На… то есть, твоя девочка стала больше на 400 грамм. Сердцебиение хорошее. С ней всё в порядке, она растёт и развивается.
— Мой проклятый организм, — я поморщилась и сглотнула непрошенные слёзы. — Он пытается убить моего ребёнка, понимаешь? Я читала про преждевременное старение плаценты, это опасно, потому что…
— Не надо, — Павел остановил меня, прижав палец к моим губам. — Не думай о плохом. Игорь Евгеньевич же сказал — это не обязательно. Мы будем бороться и победим, слышишь? Обязательно. Ты уже на тридцатой неделе, с тридцать восьмой ребёнок считается доношенным. Всего два месяца! Два месяца, Динь! Неужели ты думаешь, что выдержала десять лет — и не выдержишь два месяца?
Я всхлипнула, потянулась к нему, прижалась, как могла, не обращая внимания на мешающий живот, и задрожала, когда Павел погладил меня по спине.
— Спасибо, Паш, спасибо…
— Не за что. Приходи в себя и звони скорее Ирине Сергеевне, она должна быть в курсе всего.
Да, бывший муж был прав, и мне срочно следовало собраться.
Павел
Курить он бросил ещё зимой, но с тех пор, как у Динь диагностировали это дурацкое преждевременное старение плаценты, очень хотелось вновь начать. Павел сдерживался
— Ты уже думаешь над именем? — поинтересовался Павел по пути домой, желая хоть чем-то отвлечь хмурую Динь. Несмотря на разговор с Ириной Сергеевной, настроение жены пока не вернулось на отметку «нормальное».
— Я хочу назвать её Аней, — вздохнула Динь. — Как маму.
«Анна Павловна Гордеева», — подумал Павел и едва не выругался: фамилию-то жена после развода поменяла обратно на девичью, вновь став Елисеевой, а уж по поводу отчества пока и вовсе было рано говорить. И под каким отчеством Динь запишет в итоге свою девочку — вот уж вопрос вопросов…
— Хорошее имя. А другие варианты есть или ты уже окончательно решила?
Жена качнула головой.
— Я решила, что подумаю, когда увижу её. Мало ли, увижу и решу, что она не Аня, а допустим, Оля. Или Наташа. Или Катя.
«Когда увижу её»… Динь, конечно, ни за что не призналась бы в этом, но Павел понимал — она очень боится, что ей так и не придётся никого называть.
Боже, скорее бы она родила.
* * *
— Андреич, дай-ка мне отпуск на пару недель, — сказал на следующее утро Павел, заходя в кабинет своего начальника — главного врача и владельца клиники, Горбовского Виктора Андреевича. Тот вздрогнул, услышав подобное заявление, и посмотрел на Павла с недоумением.
— Обалдел, Гордеев? Сейчас, что ли? А ничего, что заранее надо предупреждать?
— Понимаю, — кивнул Павел и, опустившись на стул перед письменным столом, за которым сидел Горбовский, признался: — Жена у меня беременная, проблемы всякие вылезли. Не хочу её оставлять, совсем себя заест в одиночестве. Надо отвлечь.
— Жена? — Начальство подняло брови. — Ты же развёлся. Или я что-то пропустил?
— Не пропустил. Я хочу вернуться к бывшей жене. Пытаюсь вот это сделать.
— Та-а-ак, — протянул Виктор, откидываясь в кресле и складывая руки на груди. — А вот с этого места прошу подробнее.
И Павел рассказал всё, не таясь, зная, что Горбовский поймёт. Про собственную депрессию, о которой узнал, к сожалению, уже после того, как натворил дел, про Настю эту дурную, у которой между ног чесалось, про корпоратив, про уход от жены…
На этом месте Виктор не выдержал и стукнул себя огромным кулаком по лбу. Он вообще весь был большим человеком — под два метра, широкий в кости, лысый и носатый. Но кулаки как-то особенно всех впечатляли.
— Пашка, ты, б**, идиот, — Горбовский постучал по лбу пару раз, положил руку обратно на стол и закатил глаза. — Надо было гнать эту девицу в шею сразу, с порога! Ну или по крайней мере ДНК-тест сдать. А ты чего накуролесил? Вот придурок!