Ты меня предал
Шрифт:
Начал массировать ступню, и Динь прерывисто вздохнула, закатывая глаза:
— М-м-м, хорошо-то как…
Это оказалось настоящим испытанием — сидеть вот так, рядом с ней, и просто мять ступни, не трогая то, что выше, и не пытаясь забраться под юбку домашнего платья. Настолько сильного, почти обжигающего нутро возбуждения Павел давно не чувствовал. У него и секса-то давно не было, по крайней мере настоящего, а не как в прошлый раз, когда он разрядился в ванну. И теперь в штанах было тесно до боли, но Павел терпел, зная, что вот сейчас — точно не время.
— Спасибо, — вздохнула
Она смотрела прямо на него, не отводя глаз — и Павел тоже не отводил.
Он очень хотел, чтобы Динь прочитала в них всё, что он чувствовал в этот момент. Всё, что пережил. Всё, что понял…
Но прежде чем Павел успел сделать глупость и попросить прощения — хотя знал же, что нельзя пока заводить откровенных разговоров! — Динь сказала, вновь вздохнув:
— Помню, в самом начале беременности ты мне манго принёс. И я в тот день так захотела ананас… Но не попросила. А потом перехотела. Сейчас вот опять захотелось… Давай купим?
— Давай, — кивнул Павел и улыбнулся, замерев, когда Динь открыто и ласково улыбнулась ему в ответ.
Дина
Я понимала, что серьёзно смягчилась по отношению к бывшему мужу, но иначе, мне кажется, было невозможно — он действительно помогал и поддерживал, по-настоящему старался. И, как и прежде, не навязывался. Когда Павел разминал мне ступни, я ожидала, что он попытается получить больше и уже готовилась отталкивать, но нет — сдержался. Хотя бугор на его домашних джинсовых шортах был внушительный.
И вдруг оказалось, что мне это приятно. Потому что я лежу тут, с огромным пузом, опухшими ногами и расплывшимся лицом — а он меня хочет. Невероятное что-то. Я сама себе казалась не человеком, а большим налитым яблочком, а Павел иногда так смотрел на меня, будто я — самое прекрасное, что он когда-либо видел.
И от этого сердце билось часто-часто, и почему-то совсем не хотелось думать про его предательство.
После того, как Павел впервые сделал мне массаж, он стал предлагать мне его каждый день, и я соглашалась. И ничего не сказала, когда спустя пару дней бывший муж впервые не только разминал мне ступни, но и по окончании ласково поцеловал их. Промолчала я и на следующий день, когда поцелуев стало уже не два, а больше, потому что Павел коснулся губами всех пальцев на моих ногах.
Я не хотела одёргивать его. Но соглашаться на эти действия не хотела тоже, поэтому малодушно молчала.
А ночью, в очередной раз проснувшись от игры в баскетбол внутри живота, встала и, повинуясь какому-то наитию, пошла в гостиную, где на диване спал Павел. Вошла, посмотрела на него, поморщилась — ноги свисали с дивана, и спал бывший муж, скрючившись буквой «зю» — это же у него так скоро спина заболит, и вообще…
— Паш, — я подошла ближе и ткнула его ладонью в плечо, — Па-а-аш.
Он тут же вскочил, как солдат при побудке, и уставился на меня вытаращенными глазами, полными тревоги.
— Что, что такое? Рожаешь?!
— Нет, — я помотала головой. — Она просто пинается сильно. Хочешь потрогать?
Мне
— Хочу, — он кивнул, и я взяла его за руку, потащила за собой в маленькую комнату. Там легла на кровать, повернувшись боком, лицом к бывшему мужу, и задрала ночную рубашку. Положила ладонь рядом с пупком, нащупала очевидно выпирающую пятку, улыбнулась и махнула второй рукой:
— Иди сюда, садись или ложись рядом. Вот, и здесь пощупай. — Павел сделал, как я сказала, присев возле меня и положив руку на мой живот. Удивительно, но малышка будто почувствовала это — отняла пятку и тут же вновь пнула туда же.
— Ох! — Бывший муж аж подпрыгнул, и я засмеялась. — Обалдеть! Динь, а тебе не больно?
— Бывает и больно, — я кивнула. — Но не сейчас. Больно, когда она попадает по внутренним органам. А сейчас в пупок колотит.
Ребёнок действительно разбушевался, всё стучал и стучал в одно и то же место, и Паша сидел с абсолютно восторженным лицом, не отнимая ладони от моего живота. А потом наклонился… и начал целовать его. Пылко, жарко, страстно. Как святыню…
Я замерла, не зная, что делать. Приятно было… очень. Аж мурашки по телу, волнующие такие, дрожью отзывающиеся внизу живота. И горячо…
— Динь… — прошептал Павел, проводя языком вниз от пупка к центру моего желания, — разреши мне… И себе… Хочу тебя потрогать…
Я тоже хотела, так хотела, что почти не могла говорить — дыхание сбивалось.
— Да, — простонала, и Паша моментально опустился ниже, накрыв ртом клитор, как в прошлый раз. Обвёл языком, всосал в себя, и я вскрикнула. Очень хотелось обхватить его голову руками, но из-за живота я уже не доставала — поэтому вцепилась кулаками в простыню, шире разводя ноги.
Паша водил языком, как членом, то лаская набухший, словно почку, клитор, который я ощущала удивительно остро, то двигаясь вниз к лону и ввинчиваясь туда, резко и жарко, и при этом совершая такое внезапное сосательное движение, от которого у меня искры в глазах вспыхивали и по телу проходила невесомая, но яркая дрожь, заставляя громко стонать и жалобно всхлипывать, выгибаясь, как безумная.
Это действительно было безумием, абсолютным, беспощадным… Паша словно наслаждался мной — моим вкусом, влажностью, движениями и вскриками, ничего не получая взамен, — а я наслаждалась им, забыв про всю боль, которую он мне причинил. Сейчас боли не было, только удовольствие…
Впервые за последние три с половиной года мы уснули рядом друг с другом, в одной постели.
Правда, когда я проснулась, Паши поблизости не было. И хорошо — утром всё виделось несколько иначе…
Павел
Утром он ожидал чего угодно — от требования немедленно покинуть помещение до поведения в стиле «это ничего не значит». Единственное, чего он никак не ожидал — что Динь, войдя на кухню, где Павел готовил себе быстрый бутерброд перед тем, как умчаться на работу, скажет: