Ты мне не сестра

Попова Любовь

— Тогда тебя волную не я, а мое тело. О моих чувствах ты не думаешь.

— Ты любишь же меня, что еще может быть важно? — поворачивает он меня и заглядывает в глаза. Его лицо освещает полная луна, что светит в окно. А глаза кажутся демоническими. Настоящий бес.

— Важно, чтобы и ты любил меня. Иначе, все, что мы делаем, бесполезно.

— Я люблю.

Качаю головой и прикрываю глаза.

— Ты пока не понимаешь, что такое любить. Пока что в тебе говорит лишь чувство собственности. И я устала кому-то принадлежать.

Макс молчит некоторое

время, поглаживает большим пальцем мои щеки, стирает слезы. Что выражают мою острую боль в груди.

— Тут я не могу тебе помочь. Ты принадлежишь мне. Это не изменится. Я скорее сдохну, но тебя никому не отдам.

Глава 32.

Его слова как молотом об мозг. В этот момент он так напомнил мне отца, что стало противно. Не только лежать рядом. Но даже дышать одним воздухом. Тот тоже не делится. Уничтожает то, что больше ему не принадлежит. Я до сих пор не знаю, что приключилось с моей, пусть не слишком идеальной, приемной матерью. Но точно знаю: в живых ее нет. И меня могла постигнуть та же участь, останься я под Андроновым старшим. И может постигнуть в скором времени, узнай младший про секс с отцом.

Сглатываю, когда он притягивает меня к себе, вдыхает запах влажной кожи и мирно засыпает. А я только и думаю, что мне придется снова исчезнуть. Потому что сейчас рядом с ним мне тесно. И он словно чувствует мои мысли. Словно понимает, что я на грани побега. И это пока я не знаю, в какую сторону рвануть. На Родине есть одно место, в которое меня давно подмывает съездить.

А самое главное, Максим вряд ли о нем что-нибудь узнает. Ведь его волнует, чтобы моя дырка была готова для его вторжения, а сама я его мало интересую. Так вот, его опасения в отношении меня резко меняют его поведение. Еще вчера он был жестким тираном, а уже сегодня по выезду в город он ласковый любовник.

И я знаю, что это очередная маска. Но как же приятно хоть на время погрузиться в эту фантазию. Увидеть снова того остроумного мальчика, в которого я когда-то так неосторожно влюбилась. Так остро полюбила. Сама себе всадила стрелу в сердце, что продолжает ныть и истекать кровью. Даже спустя столько лет. И затянется ли эта рана когда-нибудь, не известно. Особенно учитывая, что я ношу под сердцем его ребенка.

— Вы уверены? То есть, это прям точно? — выспрашиваю я гинеколога, к которому меня отправил Максим. Он сам пошел сдавать наши биоматериалы для выявления родственных связей. Откуда он на Кипре нашел русскую клинику, одному богу известно.

Гинеколог, женщина за сорок, но очень привлекательная и ухоженная посмотрела на меня так, как смотрит на всех своих глупых пациентов. Особенно тех, кто считает себя умнее врачей.

— Цвет и состояние вашей матки соответствует трехнедельной беременности. Вы же сдавали кровь?

Киваю, слезая с кресла, в котором сидела лишь раз в жизни. Еще в школьное время. И быстро надеваю белье.

— Значит сейчас принесут результаты и у вас не останется сомнений.

Сомнений

у меня было хоть отбавляй. Особенно в том, что этот ребенок, если он уже существует, выживет.

— Элеонора Карловна, — начинаю я аккуратно разговор, из-за которого, в принципе, могу отправиться в тюрьму или дурку. Она поднимает взгляд от своих записей и внимательно смотрит.

— А можно я спрошу.

— Конечно.

— А что, если гипотетически. Только представим себе, этот ребенок зачат близкими родственниками?

Она даже откладывает ручку, смотрит на крепко запертую дверь и откидывается на спинку стула. Отчего халат на ее обширной груди чуть натягивается.

— Насколько близких?

— По отцу, — без предисловий сообщаю я и жду вердикт. Этот ребенок. Он… Не знаю, как объяснить. Шанс для семени Андронова вырасти нормальным. В любви. В моей любви. И избавляться от него преступление против природы. Пусть даже самое его зачатие было противозаконно.

— Вы уверены, что это стоит обсуждать?

— Я просто хочу уточнить.

— Что именно, — поднимает она брови. – Его здоровье, если нет других связей ранее, не должно вас беспокоить. Тут скорее моральная сторона. Какого ему будет знать, что его рождение – преступление? Готовы ли вы сами жить с этим? — она поднимает руку на мой протест. – Гипотетически.

— Максим уже делает анализ на родство.

— А вам не кажется, что его нужно было сделать гораздо раньше, чтобы вот таких вот гипотетических вопросов не возникало.

Она, конечно, права. Первое, что мне нужно было сделать при встрече с Максимом, это собрать вещи и мотать на край земли. Не наивная ведь, понимаю, что та страсть, что сжигала нас, не могла пройти бесследно. Даже учитывая все обстоятельства. Сама осталась. Сама хотела. Теперь пора столкнуться с последствиями своего выбора. С самой, возможно, страшной ошибкой.

В кабинет, прерывая высокоморальную отповедь, входит медсестра. Дает лист гинекологу и та, бросив взгляд на него, сразу подает мне.

— Видите, вот здесь уровень ХГЧ. Он зашкаливает. Но для достоверности я предлагаю сделать узи.

– Нет, нет, — бросаю быстрый взгляд на дверь. Максим всегда отличался бесцеремонностью. Может зайти и не извиниться, а значит нужно все делать быстрее. Решение ничего не говорить Максиму о беременности созрело еще в тот момент, когда он ляпнул про аборт. И ни капли сожаления в глазах. Для него так же как для отца ничего не стоит оборвать чужую жизнь ради собственного удовольствия.

— Вы можете написать, что беременности нет.

— Зачем? – тут же хмурится она, и я вспоминаю закон пациента. В записях может быть указано или не указано о беременности. Это право пациента до того момента, пока он не встанет на учет.

— Просто ничего не пишите. Просто осмотр. Просто анализ крови. Не комментируйте то, что вы обнаружили, — встаю резко и киваю на записи. – Или вам нужны дополнительные…

Она сразу прищуривается. В пару строчек записывает результаты осмотра и отдает мне карту.