Ты мне не запретишь!
Шрифт:
Савицкий и Ткачёв случайно увидели, как Зотов свой пистолет разбирал и собирал несколько раз на дню. Своими опасениями поделились со мной: «Ирина Сергеевна! Может, у него совсем кукушка съехала?»
Что-то беспокойно мне стало! Зашла к нему в кабинет:
– Миш, я не понимаю! Раз сто тебе звоню по внутреннему телефону – ты трубки не берёшь!
– Извините, Ирина Сергеевна! Я опять плохо спал, - еле говорит, на нём лица нет. Глаза больные, как у смертельно уставшего человека.
– Да, что ж такое-то?! Миш, ну подстрелил ты мальчика из отцовского
– Это первый раз, когда я доброе дело сделал… и … последнее, - он поднял на меня полные слёз глаза, с трудом сдерживаясь, - Я с матерью с тех пор не разговаривал… до самой смерти.
«Сейчас в моей душе поселилось очень знакомое мне чувство: леденящий душу ужас.
Отец за украденный пистолет , наотмашь, нещадно бил Мишку ремнём. Избил до потери сознания. Мать всё это видела, но, вмешиваться не стала. Мальчишка звал её, просил о помощи. А она … просто ушла в свою комнату, потом сильно напилась…»
Враз, что-то подступило, сжало горло спазмом. Трудно говорить. Больно.
Ему, оказывается, ещё хуже, чем мне! Душа снова заполняется всеми чувствами сразу. До отказа. До рези в глазах.
Смотрю на него с сочувствием, сожалением:
– А сколько она прожила?
– Двенадцать лет, - он усилием воли отогнал непрошенные слёзы, - И каждый год, за неделю до этого дня, она приходит ко мне во сне. Просит, чтоб я простил отца. Постоянно. А я пью.
– Вот как?!
Он поднял на меня измученное лицо, полные боли и отчаяния глаза и, как будто, взмолился:
– Я устал. Я так хочу покоя!- вздохнул очень тяжело…
Что я могла для него сделать? Попыталась, хоть как-то, выразить своё сочувствие:
– Я понимаю. Я, наверное, должна что-то сказать… Но, не знаю, что…
Поднимаюсь с места. Уйти? Нет, нельзя его сейчас оставлять одного! У него же пистолет! Ещё, не дай Бог, с собой что-нибудь сделает. Карпов – тот матёрый волк был, а крыша поехала - вон, сколько дел натворил! Зотов слабее его. Что же делать-то?
Обхожу стол, приближаюсь к нему. Он сидит, опустив голову вниз. Весь - сгусток боли и нервов. Как мне выразить ему своё сопереживание? Положила ладони ему на плечо:
– Миш, всё будет хорошо! – хотела уверить, успокоить его, что ли?
Зотов поднял на меня лицо, смотрит отчаянными глазами, а на губах – странная улыбка. Он тихо говорит:
– Уже никогда не будет хорошо. Это останется навсегда здесь, - он стукнул кончиком указательного пальца себе в висок, - И здесь! – коснулся ладонью сердца. Горько усмехнулся:
– Ир, я уже застрелиться хотел! – его отчаянная улыбка пугает меня.
Так же улыбался Карпов, а потом были «двадцать минут его свободы». Страшно!
Он продолжил:
– Хотел. Только знаю, что и это не поможет. И ничего не изменит.
– Миша, ну, что за мысли дурные?! Не смей!
Не могу подобрать слов. Безумно жаль его. На секунду опять стало не хватать воздуха. Но, я справилась. В груди стало горячо. Не было никакой пустоты и апатии. Стало больно и горько.
Он обхватил меня обеими руками за талию, доверчиво уткнулся лицом мне в китель, и начал рыдать, как ребёнок! Хочу его успокоить, глажу по вздрагивающим плечам, по голове. Нечаянно задеваю ладонью лицо. Оно всё мокрое от слёз. Они текут, не переставая. Господи, какие они горячие - меня даже обожгло!
Если бы отец не обошёлся с ним тогда так жестоко, а выслушал и понял его! Или мать заступилась! Возможно, он не стал бы таким.
Чувства ко мне вернулись, и это радует. Но, их оказалось так много! Не могу справиться с ними: слёзы подступили и невольно потекли по моим щекам. А я продолжала гладить его по щекам, вытирая с них его горючие слёзы. «Несчастный мальчишка!» - подумала я.
И вдруг почувствовала, как … его тёплые губы касаются моих пальцев, - раз, другой, третий! Он целует мне руки?! Удивилась, немного смутилась, хотела отнять свои ладони от его лица.
Зотов резко поднялся со своего кресла. Я невольно оказалась в его объятиях. Он уже не плакал, хотя, в глазах ещё стояли слёзы. Но, глаза эти были чистые-чистые и прозрачные! Он смотрел на меня и улыбался мне открытой, очень искренней улыбкой. Затем осторожно стёр ладонью слёзы с моего лица и …коснулся моих губ своими. Это был совсем не поцелуй мальчишки, а умелый, мужской и крепкий поцелуй. «Вот так Мишенька!» - подумалось мне.
Я замерла на месте. Время, словно, остановилось. А дальше… Не знаю, почему, но я ему ответила! Мои руки оказались на его спине. Объятия стали крепче.
«А у него сильные руки!» - мысли опять не к месту.
Он долго не отпускал мои губы. А меня, как будто током дёрнуло: а как же Андрей?! Что я делаю?! Не хватало мне ещё одного романа с подчинённым, ещё моложе, чем небезызвестный всем майор! Я попыталась отстраниться.
Михаил, с трудом оторвавшись от моих губ, моментально разжал руки и выпустил меня из объятий. Передо мной стоял уже совсем не мальчишка, а молодой мужчина. Он взял мои руки в свои, горячо расцеловал их. А я растерялась совсем, стою, как вкопанная. Не знаю, что делать. Зотов улыбнулся, отпустил мои руки. Его глаза лучились теплом: -Не бойтесь, Ирина Сергеевна! Никто и никогда не узнает, что здесь произошло. Слово даю!
Сказал он всё это тихо, но очень твёрдо. И опять я невольно сравнила его с прежним начальником СКМ. Карпов, если слово давал, то держал его железно!Я улыбнулась. А он шагнул ко мне, и ещё , чуть потише, добавил: -Ир, спасибо за слёзы! Ты первая, кто искренне плакал обо мне.
– Ой, тушь, наверное, сильно размазалась? – спохватилась я.
– Нет, всё хорошо! – ободряюще улыбнулся он.
– Ладно, Миш, пойду я!- немного смущаюсь.
«Приглядела за Мишей, нечего сказать!»
Он взял меня за локоть: