Ты - наша
Шрифт:
Я к этому времени успеваю застегнуть дрожащими пальцами пуговицы. Камень с сожалением отслеживает этот процесс, но не препятствует.
— Так… Я чего хотел-то?.. — он барабанит пальцами по рулю, изучая меня, взъерошенную и перепуганную, — я завтра улетаю. На сборы.
Ага… Информация, зачем-то мне нужная… Киваю, давая понять, что услышала.
— Ты меня ждешь, — он говорит это спокойным, безапелляционным тоном, словно приказ на бумагу диктует, — я возвращаюсь и забираю тебя от родителей. Поняла?
— Эм-м-м…
Это
— Ты — моя, я не шутил и не играл, маленькая, — продолжает он, напряженно глядя на меня, — и об этом теперь все знают. К тебе никто не подкатит. Все.
— Но я не согласна, — нахожу в себе силы сказать я и сама пугаюсь того, что говорю.
— С чем? — он, кажется, не удивлен вообще.
— Ты… Меня не спросил, хочу ли я…
— А ты не хочешь? — он иронично вскидывает бровь, медленно и выразительно сканируя меня от испуганных глаз до нервно сжатых на вороте халата пальцах. Не защитил меня шелк, зря надеялась…
— Я… Не готова… — мямлю я, — это все внезапно… И жених…
На упоминании жениха Камень чуть морщится, давая понять, чтоб не смешила его. И говорит:
— У тебя будет время. Полтора месяца. Подготовишься.
— Но я…
— Маленькая, мне пора ехать, — прерывает он меня, — я и без того… Охрененно задержался. Совсем голова отключается, когда ты… Иди.
Я понимаю, что ничего не добьюсь сейчас, и решаю не испытывать больше судьбу.
Дергаю опять дверь машины и выскакиваю на улицу. Отпрыгиваю в сторону, но Камень как-то очень легко и быстро догоняет, снова ловит на локоть, дергает к себе, прижимает, в очередной раз полностью обволакивая собой и лишая желания и возможности сопротивляться.
— Только не ходи больше так, — шепчет он мне в губы, и горячее его дыхание обжигает, сушит, хочется облизнуться… Или потянуться к его губам… Камень это улавливает, понимает мое даже не движение навстречу, а намек на это движение. Его глаза горят еще ярче, а шепот становится еще горячее, — я едва сдерживаюсь, маленькая…
С тихим мучительным стоном он прижимается ко мне в коротком бешеном поцелуе, а затем отрывается, прыгает в машину и, газанув, срывается из двора, словно за ним полиция гонится.
Я остаюсь стоять, нелепо сжимаясь, посреди темного двора, и смотрю ему вслед, ошарашенная и перепуганная.
Он вообще меня не услышал, да… Но есть надежда, что вернется, и мы поговорим наконец-то…
Полтора месяца… Так долго…
Хотя, одно хорошо, он так ярко заявил на меня свои права, что вряд ли в универе найдется самоубийца, который решит полезть… Это хорошо. У меня есть полтора месяца, чтоб подумать. И решить. И никто не будет меня трогать…
Если бы я знала, насколько смешны были мои мысли в тот момент, насколько наивны…
36. Спустя месяц
Я кошусь на вибрирующий телефон, затем на многозначительно
Телефон вибрирует.
Я читаю.
Маринка смотрит.
Прекрасный вечер субботы, я считаю.
Интересно, у кого первым не выдержат нервы? Судя по имени абонента на экране, тут без вариантов. Будет дозваниваться до последнего. Я как-то забыла телефон в комнате и ушла в универ. Когда вернулась, там была примерно сотня непринятых. Хорошо, хоть сообщения не любит, да и не умеет писать, и то благо…
— Ты так и будешь сидеть? — первой не выдерживает Маринка. Ожидаемо. Она вообще непоседливая очень. — Может, хоть на без звука поставишь?
— Нет, — спокойно отвечаю я, — мне могут звонить ребята… И еще… Совсем без звука нельзя.
— Ну тогда ответь, это же невозможно.
— Под подушку суну сейчас…
— Так сюда придет ведь!
— Нет.
— Почему?
— Потому что…
Я замолкаю, не желая посвящать Маринку в тонкости своих отношений с родителями. Слишком это неприглядное знание…
Но ответить все же придется, хоть и не хочется ужасно. Потому что прекрасно знаю все, что услышу, ничего нового, лишь нервы себе испорчу. А я только-только в себя приходить начала, кайф от жизни получать.
За эти три недели я сполна ощутила, наскольк это круто: когда тебя никто не трогает, не давит на психику, не достает всякими ненужными занятиями и нравоучениями.
Короче говоря, как хорошо жить отдельно от родителей.
Я словно жить начала заново и дышу теперь полной грудью.
Сейчас, вспоминая события месячной давности, я невероятно удивляюсь до сих пор, как быстро все может поменяться. Мгновенно, я бы сказала.
Ведь неизвестно, как долго я бы решалась на переезд, откладывала, собиралась с силами, копила деньги, сама себя уговаривала потерпеть, подумать, подождать…
Но Камень, сам того не зная, очень помог, послужил катализатором событий, можно сказать.
Потому что в тот вечер, когда он, безапелляционно заявив, что я — его девушка, и он меня заберет от родителей, прыгнул в свою тачку и уехал, я, еще какое-то время постояв в прострации у подъезда, поднялась домой…
И застала мать и отца в полной боевой готовности.
Они, оказывается, не спали, сидели на кухне, ждали меня…
И дождались.
Хорошо, что я успела привести себя в относительный порядок, и о безумии в машине Каменева можно было догадаться только по чуть припухшим губам. Но родители не приглядывались, не до того им было.
Я вернулась поздно, куда позднее, чем было допустимо приличиями, и, несмотря на вполне правдивую легенду о совместной подготовке к занятиям, которую скормила маме Маринка, меня долго отчитывали, ругали, били по лицу и лживым губам и, в итоге, довели до слез.