Ты плоть, ты кровь моя
Шрифт:
26
По ночам он лежал без сна и ждал ее прихода. Стало уже холоднее, и ему пришлось накрыться поверх спального мешка еще двумя одеялами. Вокруг не прекращалось всякое движение: даже на окраине города жизнь никогда не замирала до конца. И звуки. И запахи. Запахи поп-корна и хот-догов, выхлопа дизельных движков и еще чего-то вроде горящей резины, медленно горящей резины, испускающей едкий дым где-то вдалеке отсюда.
Он прислушивался к звукам ночи, и иногда ему казалось, что он слышит, как щелкает замок фургона, когда она закрывает за собой дверь;
Сколько это уже продолжается? Неделю? Нет, меньше.
Эйнджел откинула одеяла и расстегнула «молнию» спальника, чтобы забраться внутрь.
– Осторожно, – предупредила она. – Я страшно озябла.
– Не имеет значения.
– Снаружи холодно.
– А здесь не холодно.
– У меня ноги совершенно закоченели.
– Ничего страшного.
– Да нет же, они просто ледяные.
– Сейчас я их согрею.
– Не прикасайся к ним!
– Не глупи. Прижмись лучше ко мне.
– А не заорешь?
– Я ж сказал, прижмись.
– Ну ладно. Только я тебя предупредила.
– Ох! Господи! Действительно сущий лед! Черт побери!
– А я что говорила? – И она рассмеялась.
– Убери их, отодвинься!
– Ладно, ладно. Хорошо.
Теперь она хохотала так, что ее мотало из стороны в сторону, насколько позволял спальный мешок; смех почти переходил в плач, а потом и смех, и слезы вдруг перешли в кашель, и ему пришлось обхватить ее, потому что она вся содрогалась, а жуткие звуки ее лающего кашля все продолжались, и он сжимал ее в объятиях, ощущая ладонями твердые маленькие выступы ее позвонков.
Такое уже случалось раньше, и это его пугало.
– Ну, прошло?
– Да… да. – Она пыталась вдохнуть воздуха и остановить кашель, который рвал ей грудь.
– Тебе ко врачу надо пойти, понимаешь ты это?
– Ладно, все в порядке. – И совсем тихо: – Все будет в порядке. Подожди минутку. Одну минутку…
Она отвернулась и отодвинулась от него, насколько сумела, а он все прижимался лицом к ее щеке, страстно желая, чтобы этот приступ кашля поскорее прошел.
– Ну как ты, Эйнджел, все прошло?
– Ага. Все в порядке.
Он поцеловал ее и стал гладить. На ней был свитер поверх футболки, и он засунул руку под все эти одежки и положил ладонь на грудь. Она вся выгнулась, когда он ее коснулся, затем, устроившись поудобнее, обняла его ногами и спросила:
– А теперь мои ноги как, не холодные?
– Теплые.
– Да неужто?
– Достаточно теплые.
Вчера она прибежала к нему бегом, неслась сломя голову через весь пустырь, занятый аттракционами, и размахивала руками. Такая возбужденная, что, наконец добежав до него, не могла сначала произнести ни слова.
Парк едет дальше, и Шейн может ехать вместе с ними! Она спрашивала у Отто, и тот согласился. Хорват вместе со своей подружкой – это была одна из племянниц Отто – собирался двинуть куда-то на север, так что Шейн мог теперь сам работать на надувной горке. Помимо того, Отто был готов сдать им
– Ну? – спросила Эйнджел. – Здорово, правда?
– Может быть.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Да, наверное… Не знаю.
– Тебе что-то не подходит? Что именно? А я уж думала, ты ухватишься за такое предложение. Обеими руками ухватишься.
Он отвел глаза, избегая ее взгляда.
– Ага, оказывается, все, что тебе было надо, так это потрахаться со мной, и все. Так, что ли?
– Нет.
– Тогда в чем дело?
– Не знаю.
– Чего ты хочешь, Шейн? Скажи. Мы уезжаем послезавтра, а ты что станешь делать? Скажешь мне «большое спасибо и до свидания»? После того как затащишь к себе в грузовик, полапать и перепихнуться напоследок?
– Перестань.
– Ты такой меня считаешь, да, Шейн, просто глупой шлюхой, отбросом, дешевкой, которой только и можно, что попользоваться и бросить, сунуть мне между ног, кончить в меня и забыть, так?
– Перестань!
– И это все, чем ты меня считаешь – просто глупой маленькой шлюхой?
– Нет.
– Неужели?
– Нет, клянусь тебе!
– Тогда докажи!
Они вместе пошли к Отто. Шейн боялся, что тот станет задавать слишком много вопросов, как будто он отец Эйнджел, хотя и знал, что отца у нее нет, был да сплыл, и Отто тоже знал это. Вдруг Отто пожелает расспросить его о семье, о том, где он раньше работал, где его носило, почему он попал в тюрьму. Если Делла поняла, что он сидел, Отто, видимо, тоже это знает. Но вместо этого Отто стал рассказывать разные истории, шутил, подсмеивался над ними, пытаясь смутить, как маленьких детей. А потом налил всем по стаканчику и повел с Шейном уже серьезный разговор, как мужчина с мужчиной, о плате за фургон, о его обязанностях по работе, а Эйнджел сидела, смотрела на них и улыбалась.
– А куда мы теперь направляемся? – спросил Шейн.
– Разве Эйнджел тебе не сказала?
– Нет.
– Да я и сама не знаю, – заметила Эйнджел.
– В Ньюарк.
Шейн не поверил своим ушам.
– Шутите, что ли?
– В Ньюарк-он-Трент. На пять дней. Хорошее место, вот увидишь. Или ты и сам знаешь?
Да уж, он это место хорошо знал.
Именно там он впервые повстречал Алана Маккернана, лил жуткий дождь, струи несло ветром почти горизонтально, заливая открытый пустырь, где размещался парк аттракционов. «Так и будешь стоять, как траханая статуя, – крикнул тогда Маккернан, – или все-таки поможешь?»
Да, ему туда нельзя. Только не туда. Это ж чистое безумие, глупость. Сунуться туда, где все это началось, где наверняка его разыскивают, где его прекрасно знают. Сунуться прямо к тому уроду, который так жаждет его поймать, который обещал отомстить ему за все, что они сделали с его дочерью, который ни перед чем не остановится.
– В чем дело, Шейн? – спросила Эйнджел, когда они выбрались из фургона Отто.
– Да так, ничего особенного. Почему ты спрашиваешь?
– Ты вдруг замолчал, вот и все.