Ты помнишь, товарищ… Воспоминания о Михаиле Светлове

Либединская Лидия Борисовна

Нет, надо как следует представить себе эту картину.

Стало быть, по ту сторону двери – в представлении Светлова – орава фашистских убийц, отборные эсэсовцы, может быть сам фельдмаршал Риттер фон Лееб, явившийся в «Асторию» отпраздновать обещанный офицерский банкет победы.

По эту сторону – худенький Миша Светлов с наганом в вытянутой (и слегка дрожащей) руке и с решительно сжатыми губами.

Конечно, это смешно, принимая во внимание, что в коридоре стоял не фельдмаршал Риттер фон Лееб и не полицейская дивизия СС, а всего только я. (Я шел завтракать в

наш буфетик на Невском и постучался к Мише, чтобы взять его с собой.) Подождав немного и не услышав ответа, я поднял руку, чтобы постучать вторично. Но передумал – пускай поспит еще – и опустил руку, не подозревая, что этим движением я спас свою жизнь.

Да, это смешно. Но это и трогательно, учитывая несоизмеримость противостоящих друг другу сил, когда Светлов решил выступить один против двадцати двух пехотных, моторизованных и танковых дивизий.

В этом его решении было что-то рыцарское, была та «высокая честь», о которой он писал в бессмертной «Гренаде» и которая всегда лежала в основе его натуры и в критические моменты вспыхивала со взрывчатой силой.

Так он стоял, широко расставив ноги, слегка наклонив торс и простерев руку, в позе солдата, изготовившегося стрелять, стоял минуту, три, пять,- воплощение мужества и героизма. Постепенно рука стала замлевать, невыносимо зазудело где-то между лопатками (он даже позволил себе на мгновенье почесать спину наганом), в ногах забегали мурашки, и страшно захотелось есть, даже в животе забурчало.

Тем временем снизу, со двора, донеслись, как каждое утро, мирные звуки пилки и колки дров. Где-то звучно выбивали ковер. Кто-то в коридоре совершенно обыденным голосом клянчил у уборщицы горячей воды для бритья.

Миша, как безумный, ринулся на Невский, в буфет. Он был потрясен, но старался, как всегда, прикрыть это шуткой. После объяснения, полного крепких речений и хохота, между нами произошел такой обмен репликами.

Он:

– Да, старик, все-таки Дантеса из меня не получилось.

Я:

– Не расстраивайся, Миша, ведь, между нами говоря, и я далеко не Пушкин.

Он тут же выдал мне двадцать копеек за эту репризу.

Прилетев в Москву и встретив мою жену, он сказал ей:

– Знаешь, старуха, я чуть не сделал тебя вдовой.

Всю жизнь он любил рассказывать об этом ленинградском происшествии. В последний раз мы со Светловым вспоминали об этом незадолго до его смерти, фантазировали на тему: «Что было бы, если бы…» При этом выяснилась одна новая подробность.

Я спросил:

– Что было бы, когда ты узнал бы, что ты убил меня?

Миша изумленно посмотрел на меня:

– Я не узнал бы.

– Почему?

– Потому, что следующую пулю я собирался пустить в себя. Неужели ты думаешь, что я дался бы, им в руки живым!

Сказано это было в свойственной Светлову манере – мягкой и непреклонной.

В ГОДЫ ВОЙНЫ. Б. Бялик

1

Убежден, что на всем протяжении тысячекилометрового

фронта не было'фигуры более законченно и безнадежно штатской, чем Михаил Светлов.

Гимнастерка висела на нем, как на вешалке, теряя всякое сходство с военной формой, а портупея удивительно напоминала подтяжки. Да и во всей его манере держаться было что-то неистребимо домашнее, абсолютно нестроевое, бесконечно далекое от уставов, приказов, субординации. В его присутствии об этих вещах начисто забывали. В его присутствии забывали о самой войне, хотя она оставалась тут же, под боком.

И в то же время Михаил Светлов сразу внушал каждому полное доверие к его мужеству. Чувствовалось, что он будет вот так же добродушно шутить и с таким же удовольствием заедать доппаек консервами («Люблю сациви!») в минуты смертельной опасности.

Я видел однажды Светлова в такую минуту. Мы с ним гостили в 14-й бригаде, в одном из ее отдаленных сторожевых постов. Помните светловское давнее:

Туда, где бригада Поставит пикеты,- Пустите поэта! И песню поэта!

Так вот – все было именно так. Была бригада, был пикет, был Светлов, и пелась его «Каховка». Потом весь «гарнизон»-человек десять – расселся на траве неподалеку от блиндажа, и Светлов стал читать стихи. Он читал по газете (наизусть он эти стихи не помнил) «Послание Джамбулу».

Мы в редакции «На разгром врага» уже сочинили на это «Послание» пародию со следующей концовкой:

Приезжай к нам в Шутовку, Джамбул, Привези нам зубровку, Джамбул, И еще немного кишмиша. Твой Миша.

Когда Светлов, читая бойцам «Послание», дошел примерно до середины (а оно занимало в газете почти целую полосу), высоко в небе показалась большая группа немецких бомбардировщиков. Обычно они не обращали внимания на маленькие, разбросанные по лесам и болотам «гарнизоны», но наш литературный утренник их явно заинтересовал. От группы отвалился один самолет и пошел со снижением в нашу сторону.

– Кончай! – тихо сказал я, измеряя глазами расстояние до блиндажа.

Светлов тоже заметил маневр самолета, но продолжал читать. Правда, он пропустил ряд строф, однако счел себя обязанным прочесть концовку:

Страх в бою нам неведом, Джамбул, Мы добьемся победы, Джамбул!

Я крикнул:

– В укрытие!

И слушатели, не понимавшие, почему майор замешкался с командой, кинулись к блиндажу. У входа они все же задержались, чтобы пропустить вперед нас.

Сидя в блиндаже, я шепотом сказал Светлову:

– Если бы мы не успели, это было бы на твоей совести…

Он ответил мне тоже шепотом:

– Но мы же успели. Я же следил за самолетом.