Ты приходи к нам, приходи.
Шрифт:
— Если будешь есть хорошо, то и повезёт. Это я тебе верно говорю. Ты меня послушай и есть продолжай, и увидишь. Только в чём же это тебе не везёт, если не секрет?
— Ребята все уехали, а я остался…
— Другие приедут.
Нет, он меня не поймёт. Он меня никогда не поймёт…
— А вот почему, — спрашиваю, — некоторые люди не женятся до самой старости?
— Чудаки, значит.
Я его и спросил:
— А вы не чудак?
— Это отчего же? — спрашивает.
— А оттого, что вы всем
— Ну, малец, — говорит. — Голова! Математик! Теперь-то я вижу, что ты математик, да ещё шахматист!
Мне неприятно стало, что он так меня называет, и я его спрашиваю:
— Когда же Вася придёт?
— Да вон идёт!
Вася-шофёр подошёл к машине, а повар ему:
— Ну, Вася, этот малец уморил меня, сущий цирк, ты бы, вместо того чтобы спать, пораньше явился этого математика послушать. Уличил меня, значит, что я всем кочерыжки предлагаю…
Он смеялся, а шофёр, весь заспанный, видать, не умылся ещё, посмотрел на него удивлённо, да и к машине пошёл. В кабину залез и тут же вылез.
Я постарался
«А ты постарайся!» — вот так Санька мне и кричал, когда уезжал…
А ты постарайся…
Я возле машины стоял, а вокруг никого.
Я в кузов влез.
Дверцы плохо закрывались, и я всё возился, чтобы они получше закрылись. Но с моей стороны ручки не было, и щель оставалась.
Я в угол пополз.
Сел на тряпку в углу. И на щель смотрю.
Я представил себе: приезжаю… мы с Санькой обнимаемся и вспоминаем про поход… потом я обнимаюсь с другими ребятами и, может быть, даже со Светланой Савельевой… Эх, в кино вместе сходим… Из кино вместе выйдем… По улицам пойдём… к кому-нибудь зайдём… может быть, к Светлане Савельевой зайдём… а там нас чаем угостят… с пирожными… а может быть, с вареньем… её родители будут хлопотать вокруг и приговаривать: «Ах, ах, ах, так, значит, вы вместе с моей дочкой были? Вместе в поход ходили?.. Друзья, значит?.. Господи ты боже мой, радость-то какая!.. Чем бы вас ещё угостить… пейте, закусывайте, не стесняйтесь, ах вы мои милые, усталые, утомлённые, не налить ли вам ещё?.. Вместе, значит, были — ах как хорошо!..» Света дует на чай и на меня смотрит, а я смотрю на неё и тоже дую на чай…
Я всё это так хорошо представил, как вдруг что-то щёлкнуло и такая темнота стала, какой я никогда в жизни не видывал.
Это щёлкнула дверь. И не стало щели.
Машина поехала, и ничего — подумаешь, темнота! — ничего в этом нет такого!
Я даже песенку запел, а слова там такие были: «Еду, еду я по свету…», а дальше какие слова, я забыл.
Я всё вспомнить хотел и не мог.
Дальше, кажется, «телеграммы развожу»: «Еду, еду я по свету, телеграммы развожу…», нет, «письма развожу…», а может быть, не письма?
Вспоминаю, что
Дорога, наверное, плохая, подумал я.
Пополз я обратно в свой угол.
Сел там, схватился за тряпку, но, несмотря на это, меня вместе с тряпкой в другой угол бросило.
Ну, так и есть, плохая дорога, совершенно ясно!
Лучше уж буду в этом углу сидеть, не всё ли равно, в каком углу сидеть!
Не успел я об этом подумать, как меня в прежний угол швырнуло, там, где я раньше сидел, а тряпка осталась.
Какая-то безобразная дорога!
Ползу к тряпке. Кругом темнота. Ведь, кроме как на этой тряпке, мне сидеть совершенно не на чем. А пол железный. Не хватает ещё на железе сидеть! Мне мама строго-настрого наказывала ни в коем случае на железе и на камне не сидеть.
Ползал, ползал, пока эту тряпку не нашёл.
«У прохожих на виду…» — вот какие там были слова, а вовсе не «телеграммы развожу», как это мне сначала показалось.«…еду, еду я по свету у прохожих на виду…», — меня к потолку подняло, и я понял, что потолок тоже обит железом — так же, как пол.
А когда меня бросило в стену, я даже удивился, как раньше не заметил, что стена тоже обита железом.
Нет, петь мне уже не хотелось.
Меня всё швыряло.
Я встал, руками упёрся в потолок, а ноги расставил как можно шире.
Меня тут же сшибло. И я покатился.
Запутался в тряпке.
От тряпки пахло всем.
«У прохожих на виду», — нелепо мелькнуло в голове.
«Ну, а если не доеду, всё равно пешком дойду», — вот какие там были дальше слова!
Лучше бы пешком дошёл, подумал я.
Я вылез из тряпки. Нет, по-моему, это был какой-то мешок.
Я стал думать: мешок это или не мешок. Похоже, что мешок. А может, не мешок. Может, это только кажется, что мешок, а на самом деле просто тряпка. А если это тряпка, почему же я тогда из неё с трудом вылез?
Трясти перестало. Это, значит, на асфальтовую дорогу выехали, а если на асфальтовую дорогу выехали, — значит, скоро в город приедем.
Всю асфальтовую дорогу я о Свете Савельевой думал.
— Эх, Света, Света… — сказал я.
Машина резко затормозила, и я уже приготовился вылезать, но дверь не открывали, и я стал барабанить кулаками, чтобы открыли. Я долго ещё барабанил ногами, но дверь так и не открыли, и… дальше поехали. Тогда я догадался, что, наверное, шлагбаум был, а это значит — скоро город будет.
Опять стало швырять.
Я сразу догадался, что мы с асфальтовой дороги съехали на неасфальтовую.
Едем долго.
Кошмар!
Наконец мы останавливаемся и стоим.
Я изо всей силы, с разбегу, наваливаюсь на эту дверь и вываливаюсь на землю.