Ты так любишь эти фильмы
Шрифт:
— Но в волынке их несколько. Трубок.
— Ну и что?
— А шпалер?
— Не знаю. В литературном языке «шпалера» — это ряд деревьев по сторонам дороги или шеренга войск по сторонам пути следования кого-либо. Вы просмотрели планы на будущий триместр?
— А почему у нас, кстати, триместр, а не четверть?
Анна Павловна улыбается сочувственно, мудро, неторопливо — в общем, с полным впечатлением, что она не улыбнулась, а подавила вздох. Разумеется, тяжкий.
— Вы же настаивали, Константин Константинович, не помните? Сказали, что родители испытывают понятное
Кошусь в зеркало. «Образумьтесь, К. Р.», — отвечает оно.
— Верно. Зато теперь недоверие испытывает роно. В этих планах, которые я должен был просмотреть… есть что-то необычное?
— Почему вы так подумали?
— Потому что вы уже в третий раз о них напоминаете.
«Всё нужно делать вовремя, — говорит терпеливая улыбка Анны Павловны, — тогда и досаждать никто не будет». Сама завуч успокаивающе поводит плечом. Шансов попасть в наши планы у чего-либо необычного нет.
— Хорошо, сегодня просмотрю. О-бе-ща-ю, — говорю я с нажимом и (он-то как сюда затесался?) с вызовом. — Что-нибудь ещё? Как там Шаховская?
— Шаховская вторую неделю болеет. Звонила её мать: грипп.
— Ну и слава богу.
Происходит Разговор Взглядов. «Простите, вырвалось, — говорит мой. — Хотел подумать, а сказал вслух». — «Думать нужно над своими словами, Константин Константинович, — говорит взгляд завуча. — А ещё лучше, думать над тем, чтовы думаете». — «Ладно, я извинюсь». — «Слушаю вас». — «Что, вслух извиняться?» — «А вы как хотели?» — «Я уже очень давно не хочу никак». — «Константин Константинович!» — «Ладно, ладно».
— Ладно, ладно. Поручите кому-нибудь её подтянуть, когда пойдёт на поправку.
— Я попрошу Елену Юрьевну. Против неё девочка не настроена.
Мы одновременно смотрим друг на друга Проницательно — и я, как всегда, не выдерживаю первый. Святая, святая! С полпинка заставит человека чувствовать себя кругом виноватым, и он действительнобудет виноват, как виноват крепыш рядом с чахоточным или педераст на фоне многодетной матери.
— Знаете, Анна Павловна, что странно? Как быстро устаревает сленг. Помните, лет семь назад подростки говорили: «с полпинка»? Но вот я попривык, даже пользуюсь… а слово куда-то делось. Вы не слышали от девочек?
— При мне так никто не говорил.
— Это значит «без проволочек».
— Вот как? Полагаю, нужно придерживаться жаргона собственной юности, раз уж вообще тянет на подобные вещи. Тогда выглядишь старомодным, но не смешным.
— Да, винтаж сейчас в моде.
«В дураке и Бог не волен», — говорит её взгляд. «Вверх не плюй: себя побереги», — отвечает мой. «Школа отлажена, как японский завод», — встревает зеркало. Зеркалу радостно вторит интерьер кабинета: всё это неброское, самоуверенное, симфония труда и капитала. В зеркале видно, как за моей спиной луч солнца почтительно ощупывает какие-то папочки. Отражение врёт. С чего бы
Сам разберусь, неожиданно принимаю я решение. Не обязательно информировать Контору о каждом своём чихе. (Хотя именно это обязательно и предписано инструкцией.) Я оборачиваюсь и вижу, что солнце роется на моем столе так, как я и предполагал: весело, небрежно, бездумно.
1. НЕ ПРИНИМАТЬ РЕШЕНИЙ ПОД ВОЗДЕЙСТВИЕМ СТАКАНА ВОДКИ.
2. ПРИНИМАТЬ РЕШЕНИЯ ТОЛЬКО ПОД ВОЗДЕЙСТВИЕМ СТАКАНА ВОДКИ.
3. ВЫБРАТЬ ИЗ ДВУХ ВАРИАНТОВ ОДИН И ВСЕГДА ЕГО ПРИДЕРЖИВАТЬСЯ.
Кто-то, чья жизнь проходит по рельсам расписанного на год ежедневника, между будильником и таблеткой снотворного на ночь, верит в судьбу и предопределение, но кто-то другой, возможно буквально опутанный непредсказуемыми совпадениями, опасными или нагоняющими страх, продолжает думать, что совпадения случайны и бессмысленны, что небольшие осечки никак не сказываются на работе большого механизма, что передовую статью связывает с гороскопом на последней странице только одинаковый шрифт, да и то не всегда.
Не факты воздвигают мир веры, ответил бы на это писатель, и не им дано его разрушить. Но люди верят по-разному. Одни тупо, неколебимо убеждены, что совпадения всегда сыграют в их пользу и совпадут, только если им надлежит совпасть, учитывая чаяния заинтересованного лица; другие же изводятся от беспокойства, подозревая, что усилия судьбы направлены против них, и ещё подозревая, что они так и не узнают наверное, что считать «за», и что — «против».
Думая об этом, я сам на миг воплотился в судьбу, в одно из её послушных орудий (послушных либо строптивых, ибо орудия судьбы — о, они бывают настолько своевольными и одержимыми жаждой воли, что норовят и порою, как знать, исхитряются укусить держащую их руку, если предположить, что судьба наделена руками, — а как же не предположить, об этом ясно говорит сама идиома; я, конечно, был послушным орудием, то есть таким, которое обходится без «зачем», «за что» и «почему я», потому что раз у судьбы есть руки, руки эти наверняка длинные), да, простите, воплотился в судьбу, налетев на какого-то неведомого господина. Не успел от парадной отойти — и вот незадача.
Крепкий, приземистый, дорого одетый — он был безусловный господин, его крепость и приземистость не казались вульгарными, они указывали на основательность, силу, порядок, торжество законов физики и законов вообще, на таблицу умножения, в которой безусловность умножается на незыблемость; уж таблица-то умножения вульгарной никому не покажется. Но взгляд был ужасно насторожённый, затравленный взгляд. Я вымолил прощение, и мы мирно разошлись, я пошёл дальше, а он — к своей машине — чёрной, сияющей, это удивительно, как сияют такие чёрные машины, — но когда я, отойдя, обернулся, то увидел, что он стоит рядом с машиной и смотрит мне вслед, и хотя с такого расстояния уже было не разглядеть, прибавилось насторожённости в его взгляде или убавилось, это заставило меня съёжиться.