Ты так любишь эти фильмы
Шрифт:
— Я никогда не лгу.
Тать ухмыльнулся и промолчал. Когда мы, уходя, уже спускались по лестнице, он окликнул с площадки:
— Эй, Принцесса!
— Либо «эй», либо «принцесса», — говорит Принцесса не оборачиваясь. — Что-то одно.
— Начинаем послезавтра. В пятницу, тринадцатого.
Она всё-таки обернулась.
— Пятница, тринадцатое?
— Люблю этот день. Он приносит удачу.
— Что ж, — говорит Принцесса медленно, — вам понадобится.
Принцесса ещё
«Чего, — подумал я, — Армани?»
— Армани не Армани, а только кто сейчас наденет шёлковую приталенную рубашку? Лёха он, видите ли! Да у тебя и на лбу написано, что ты Лёха, а не Дэвид Боуи! Скажи, Корень, он ведь подстрижен, в точности как Боуи на той обложке семьдесят шестого года, правда?
«А что, — думаю я, — это плохо?»
— Если сам Боуи — не плохо. А если, «как Боуи», и при этом Лёха, — ну?
«Чего "ну"? Ой, гляди, палочка!»
— Куда?! Корней, не смей в лужу! Не трогай, она грязная! Не лезь, дурак, глисты будут!
«Сама дура!»
— Ты меня будешь когда-нибудь слушать? Я с кем вообще разговариваю? Я вот думаю, были же примеры в истории, может, он действительно облагородится?
«Ага. Но зачем ему братья Гримм?»
— Правильно, сейчас он разбогател, а в следующем поколении просветится, а ещё в следующем — научится извлекать из просвещения радость. Следующее после следующего — это внуки, так? И у меня дед почти в лаптях ходил…
«Братья Гримм-то зачем?»
— Съездим в Крупу, с жучилами поговорим… Да не прямо же сейчас, тупица! Куда ты тянешь?
И вот, приходим домой, там Гарик. Смотрю: опухший какой-то, синячищи — били его, что ли? Супруг наш тучей принахмурился, а Гарик, когда брат мрачный, всегда начинает кривляться. В обычный день один неохотно спрашивает, другой ещё неохотнее отвечает, и оба горят надеждой поскорее разбежаться. А в неудачный словно радуются, что друг друга изводят. «Если бы я не обещал матери за тобой приглядывать…» — начинает старший. «То давно сдал бы во вторсырье», — отзывается молодой. «Теоретически у меня мог быть сын твоего возраста…» — «Повезло же кому-то не родиться».
И вот, беседуют они таким манером, тут мы. В кои-то веки нам обрадовались. Но ненадолго.
Слово за слово, и наш супруг фырчит уже на два фронта.
— Гарик, ты как? — спрашивает Принцесса.
— У него всегда всё в порядке, — вмешивается супруг. — Чёрт его не возьмёт, а Богу не надо.
— Ага, — куражится Гарик. — Я — лицо, которое не успело принять участия в преступлении по независящим от него причинам.
— В каком преступлении?
Гарик делает широкий жест.
— В жизни. В Покупании, Пожирании и попутном Истреблении.
— Всё идёт к тому, что мой долг перед цивилизацией — поскорее купить шпалер.
Принцесса поднимает брови, Гарик фыркает.
— Шпалер? Кто так сейчас говорит?
— Нет, пусть, — заступается Принцесса за родную речь. — Это хорошо, когда много синонимов. В английском сленге и того нет, всё gunда gun.
— Очень даже есть, — говорит Гарик. — Gun— вообще не сленг. В сленге говорят steelи heater.Это как раз будет «ствол» и «шпалер».
— А «волына» как будет?
— «Волына» будет piece.А ещё есть gatдля револьвера и bitchдля крупнокалиберного обреза. В общем, у них больше.
— Piece всмысле «кусок»? — интересуется Принцесса.
— Ну да. Heater-«поддаватель жару», steel— понятно. A y нас «железо» — это механизмы всякие: машины, там, компьютеры. Чудно?
— Ну и зачем тебе, Костя , heater?
— Пригодится, — отвечает наш супруг холодно. Лингвистические пояснения он слушал внимательно, а теперь делает скучные глаза и играет часами. Есть у него такая привычка: он даже ремешок не плотно затягивает, чтобы часы свободно ездили по руке над кистью.
— Скучаешь по опасности?
— Нет. Но ясности не хватает.
— Никогда бы не подумала, что ты смотрел этот фильм. А про уровень ущерба помнишь?
Наш супруг кивает.
— Уровень ущерба? — спрашивает Принцесса официальным важным голосом.
— Все убиты, — отвечает он.
— Это Бонд, что ли? — спрашивает Гарик. От него отмахиваются.
— А какой там Макс фон Зюдов! — восклицает Принцесса.
— Да. «Кондора я прошляпил, значит, Вике бесплатно».
— Только жаль, что так смешно заканчивается, — говорит Принцесса с грустью. — Пойти за справедливостью в газету — это финал для чёрной комедии, или какая-то уж абсолютная драма.
— А куда ему было идти?
— Фон Зюдов ведь сказал, куда.
— Ты не понимаешь, милая. Этот человек не был убийцей, его и не растили в убийцы. Он сидел и анализировал книжки.
— Но ведь у него получилось?
— Один раз, милая, один раз.
— Там таких разов за три дня -