Ты так любишь эти фильмы

Фигль-Мигль

— Скоро обедать будем, — говорит, подходя, хахаль. Он довольный, разрумянился — и кухонное полотенце классически переброшено через плечо.

Принцесса одобряет, когда мужчина не отлынивает готовить. (А насчёт умения она говорит, что уметь-то все умеют, только не признаются до последнего. Такой это народец: могут и сами не знают, почему не хотят.) И вот, значит, она благосклонно кивает, берёт принесённый хахалем бокал вина и делает рукою то движение, которым обычно треплет меня по заду или загривку. Я, от греха подальше, тут же под руку и подсунулся — не хватало только, чтобы хахаль сообразил, что ласка предназначалась ему. То есть ничего для

него позорного в этом нет, я думаю, я же родной, но хахаль наверняка думает иначе. Он хотя ко мне и по-доброму, но с ухмылкой. А когда понял, что моё-то, пожалуй, место в жизни Принцессы поважнее, чем его, ухмылка вообще трансформировалась. Ах тебя! Мне прекрасно во всех отношениях.

— Я всё думаю, что с нами будет, — говорит хахаль.

Принцесса мрачнеет.

— С нами всеми, — торопится он объяснить. — Со страной.

— Спасибо, что не с интеллигенцией. А то размышления интеллигенции о судьбах интеллигенции уже достали.

— Ну эти-то здесь при чем?

— Эти всегда ни при чём. Послушай, Дэн, чего ты от меня добиваешься? Гражданской скорби? Или скорби по-крупному? Мне всё равно, что будет по-крупному, потому что меня не устраивают основополагающие мелочи.

— Это как?

— Это так, что если ты не выносишь манеру человека сморкаться или пить чай, то никакие настоящие его достоинства — ум, доброта, красота — тебя к нему не расположат.

— Так ты что, хочешь уехать?

— В Рим… — мечтательно тянет Принцесса. — Нет, не хочу. Откуда мне знать, чего я хочу? У меня, знаешь, даже нет уверенности, что я прямо-таки обязана чего-либо хотеть. У меня как раз есть уверенность в обратном. Там ничего не сгорит?

— Мы расстаёмся? — невпопад спрашивает хахаль.

— Мы все? — смеётся Принцесса. — Страна?

— Нет, мы как мы.

— Только если ты сам этого хочешь.

— Выходи за меня.

Принцесса мирно щурится на огонь. В кои-то веки её не тянет поучать, обижать, указывать собеседнику на его место. Она стремится ответить кротко, но поскольку нужного навыка к кротости у неё нет, выходит даже чудовищнее обычного.

— К чему такие крайности? Между «расстаёмся» и «давай поженимся» есть множество других позиций. Более приятных.

— И удобных для тебя.

— Судя по тому, как ты умеешь всё испортить, мы уже наслаждаемся радостями брака. Дэн!

— Ты тоже умеешь.

— И я умею, — соглашается она. — Но эти бессмысленные разговоры всегда начинаешь ты!

«Что это за разговоры, — читается на лице хахаля. — Пара фраз о судьбах родины, а подтекст домысливаешь после, бессонными ночами».

— Бессмысленно постоянно мусолить одно и то же, — говорит он. — Но один раз поговорить надо. Чтобы стало понятно.

— Разве не было понятно с самого начала?

— То есть для тебя формат не изменился?

— Ведь договорились же, — шипит Принцесса, — без претензий! Почему нельзя спокойно поесть и провести ночь?

Бедняжка хахаль уже ел себе руки с досады, что начал. Но ему очень хотелось определённости, или перемен, или такой точки, которая положит начало трагедии другого рода. Поскольку то, чему она положит конец, не тянуло на трагедию даже в его собственных глазах.

— Я не буду предъявлять претензии, — говорит он, — а ты будешь до меня снисходить. Так тебе видится?

— Пожалуйста, считай, что это ты снисходишь.

— Попробую, — обещает хахаль. — Приложу усилия. — И в голосе его не слышится особого доверия к своим силам. — Скажи, по крайней мере, я тебе нужен? И зачем?

—

Люблю всей душой, — улыбается она. И он, знаете ли, затыкается. И быстро-быстро вспоминает об оставленной без присмотра плите. Наш хахаль не дурак и прекрасно понимает, что есть вещи, вокруг которых скандал лучше не устраивать. Шутит она так, не шутит — обереги Господь выяснять. Не то выяснишь.

И Гриега

Есть такие уроды, которым. При определённых обстоятельствах можно смело довериться. Безграничная трусость делает их стойкими. Сколько лет я знал Антона, он ни разу ни во что не впутался, никого не сдал, никому не помог и ни в чьей ведомости — врачей, ментов или барыг — не состоял на учёте. Он и торчком не был. А продукт покупал для каких-то собственных потайных целей, о которых. Даже сам не всегда знал, до того шифровался. Он всегда был такой, запасливый.

Интриган он был, как из книжки: красивый, чистенький (только что голосок пакостный: дрись, дрись) — такой конфетный, что. Сразу смекнёшь. Я согласен, смекают не все. Полно людей, которым. Кажется, что чистенькое лицо и интеллигентные интонации (дрись, дрись) — залог и иных красот. Рано или поздно они обламываются. Что не учит их прилагать опыт частного случая к общей проблеме. Но люди, говорю, с мозгами смекали сразу. Поэтому Антон по большей части впустую тратил силы, его просчитывали. Вся эта крысиная возня была ради чистого искусства.

У него была такая любимая разводка: знакомить людей, которые. Могли, по его мнению, сильно друг другу нагадить. Какую, ей-богу, выгоду можно из этого извлечь? Я и привык думать, что никакую. Что он извлекает не выгоду, а удовольствие. Если человек сделал так, что двое его знакомых взаимно порвали глотки и даже не подозревают, кому сказать спасибо, настроение такого человека определённо улучшится.

Олигарх ищет тёлку. Тёлка ищет олигарха. Коммерс — киллера. Газетчик — выходы на администрацию. Клубная гопота — попутчиков для путешествия автостопом в Китай. Домохозяйка-кастрюлю, кастрюля тоже. Кого-то. И всем котик, берясь помочь, умудрялся сделать пакость. Те, кого он свёл, оказывались. Абсолютно противопоказаны один другому в худшем формате, чем «лёд и пламень». Они оказывались. Как, например, если бы пидор и гомофоб не просто столкнулись, но и ещё. Выступали в несвойственных их стереотипам социальных ролях: гомофоб — артист балета, а пидор — спецназовец или дальнобойщик. Понятно, да? У стереотипных пидора и гомофоба какой-никакой есть шанс взаимопонимания. Но не у этих. Слишком несуразных.

Я, короче, позвонил, мы пересеклись на бегу, оба стремались до обморока. Урод красовался в сногсшибательном кожаном пальто. Ну или пальто красовалось на нём. Потому что, я уже сказал, этот урод был симпатичный парнишка. Баба, на которой он был женат, была в каких-то серьёзных делах; это придавало. Дополнительный блеск. От него пахло, веяло разнообразным хорошим. Кроме, понятное дело, страха. Который не пахнет диоровским парфюмом.

Пальто не пальто, но вырученной десятки хватило на то, чтобы выглядеть в хорошем смысле консервативно. Даже новые джинсы я купил проверенной классической модели, неизменной с тех времён, когда. Ничего не знали о красоте стразов и полуголой жопы. И пока рысил домой, мне казалось. Что я лечу по воздуху, как у того мазилки. Только на картинах. Летели с бабой или скрипочкой. А я — с весёленькими пакетами, в которых. Лежала новая жизнь. Не знаю, приравнивается новая жизнь к вышеупомянутому, или как. Я бы приравнял.