Ты у меня одна
Шрифт:
И чем сильнее давила злость, тем более жадно целовал он ее губы, уже почти кусая. Почти себя не помня, почти совершив побег от реальности.
Когда одежды на них не осталось, он прижал ее к себе, закипая от соприкосновения с ее нежным обнаженным телом. Потом увлек за собой и через несколько шагов усадил на стол.
Она стонала. Дрожала. Плавилась в истоме. Гладила его плечи, когда он целовал ее шею, оставляя на ней красные следы. Чтобы помнила. Выгибалась, когда ласкал грудь языком и брал в рот набухшие соски. Сходила с ума от его пальцев у себя между ног. Кусала за плечи…
Прижалась мягкими
Ваня запустил пальцы в ее волосы, сжал их у корней, глядя как она целует его, обводит невозможно чувствительную головку языком, слизывает выступившую каплю, и его член скользит меж ее розовых влажных губ. Жгучее, ни с чем не сравнимое по чувственности наслаждение…
Шаурин прикрыл глаза и содрогнулся. Его большое и сильное тело покрылось колкими мурашками.
Но нет, не так он хотел. Сейчас хотел в нее. Глубоко. До самого дна. До боли. Чтобы забыла, что когда-то у нее был кто-то кроме него. Когда-то кто-то…
Он потянул Алёну вверх и развернул спиной, заставляя прогнуться. Она оперлась ладонями на стол, выгнулась. Прижалась к нему ягодицами, уже чувствуя, как его твердая горячая плоть входит в ее тесные глубины. Наполняет острым удовольствием.
Тяжело выдохнула. Так глубоко вошел он. И немного болезненно…
Она едва заметно двигалась вместе с ним. То прижимаясь ближе, то чуть отстраняясь, то сливалась с ним в стремительном порыве, в какофонии дикой страсти и страха.
Страха, что этот раз – последний.
Как она без него? И в этом тоже?.. Кто ее будет так любить? Ее больше никто не сможет так полюбить. Она никому не даст себя так любить.
Их движения становились все резче, исчезла плавная чувственность. Появилась жесткость до боли. Но контролировать это было невозможно. В их сексе всегда было мало осознанного, а сегодня и подавно. Сегодня оба бились в агонии яростной близости. Покрытые страстной испариной и совсем мокрые в точке соприкосновения тел. От удовольствия, вскипающего раскаленным криком и разбивающего стены рассудка при каждом новом толчке.
Он целовал ее спину, сжимал грудь. Чувствовал: подходя к пику наслаждения, Алёна все больше теряла ощущения времени и пространства, слабела. Сильнее выгибалась, опустив локти на стол.
Но когда по ее телу пробежала знакомая дрожь, Ваня остановился. Подхватит ее, безвольную, и уложил на кровать. Хотел видеть лицо, когда она кончит: как мучительно скривятся нежные губы, ресницы дрогнут, а глаза помутит страстная пелена. И он почувствует ее под собой — распахнутую, чувствами наружу, голую, привычно дрожащую от экстаза.
Он лег на нее сверху и чуть перевалился на бок, чтобы глубже войти в нее.
Да… Вот…
Она вздрогнула всем телом, разбиваясь в сладких судорогах, разом срывая с себя остатки напряжения. Громко застонала, отчаянно хватая его плечи и царапая спину…
— Кажется, Мурка, ты на седьмом небе? — хриплым шепотом.
— Уже упала…
…Рассветное солнце пронизывало комнату, освещая скомканные простыни. Алёна открыла глаза, но не пошевелилась. Как кружится
Они с Ванькой заснули на разных концах кровати, а проснулись рядом. Она прижималась спиной к его груди, он обнимал ее за плечи. Привычка.
Не двигаться, почти не дышать, продлить бы момент близости.
Но вот дыхание его изменилось — Шаурин проснулся. Убрал руку и лег на спину. Алёна сделала вид, что спит. Но так пекло в глазах…
…Вот и настало время поговорить.
Но они молчали. Сидели у Алёны на кухне, чинно устроившись за столом друг напротив друга с чашками кофе. И молчали.
Кофе давно остыл, а разговор все не клеился. В этом холодном безмолвии никому не пришло в голову проронить шутку, поиронизировать или сказать что-то другое важно-неважное. Среди тысячи слов никак не находилось правильное.
— Вань, если ты сейчас хочешь все сломать, то проваливай, а если сказать что-то другое, то говори. — Никак не могла произнести вслух «расстаться». Это слово камнем застревало в горле.
Шаурин поднял на нее тяжело темнеющий взгляд.
— Прям вот так?
— Прям вот так, — с видимой уверенностью сказала она. Внутри все оборвалось. — Потому что, если ты сейчас все разрушишь, а потом одумаешься и захочешь вернуться, я тебя не приму. Буду подыхать без тебя, а не приму. Не смогу. Я трусиха. У меня просто не хватит ни смелости, ни храбрости, ни сил вляпаться в отношения с тобой второй раз. Теперь-то я знаю, каково это… Я не смогу начать все еще раз. Так что уходи, слышишь? Уходи сейчас молча. Чтобы у тебя была возможность вернуться как ни в чем не бывало. Можно без цветов. Иди подумай, приходи, когда у тебя будет, что мне сказать. — Алёна вскочила со стула и вскинула руку, указывая в сторону двери. — Уходи! Вчера ты не хотел разговаривать, а сегодня я не хочу! Я сейчас не хочу с тобой разговаривать! — громко чеканила она. У нее начали дрожать руки. Кажется, Шаурин и не думал подниматься. Тогда она ринулась к входной двери. Открыла ее настежь и застыла, упрямо скрестив руки на груди и моля про себя: только бы Шаурин ушел молча.
Он ушел молча. Она захлопнула дверь.
— Все будет хорошо, — прошептала. Зубы стучали.
Тогда Алёна снова поспешила на кухню, чтобы бахнуть себе в стакан двойную — нет, тройную! — дозу успокоительного. Да, теперь у нее дома снова появилось успокоительное.
Ваня все простит. А может и не простить. Он поймет все, но может и не понять.
Только бы не уронить бутылек. Господи, как противно пахнут эти капли…
Он вернется. А может и не вернуться. Это же Шаурин.
Пять, шесть, семь…
Одного он точно не поймет. Какую высокую ставку она сделала, отпустив его вот так.
Черт! Сбилась. Да и хрен с ним, сколько там получилось…
Поставила на кон свою душу.
ГЛАВА 19
Света нетерпеливо нажала дверной звонок. Алёна открыла сразу, как будто стояла за дверью.
— Светочка, ты проходи пока, а я в душ на пять минут. А то я с дорожки, — быстро проговорила она. — Только тебя ждала, чтобы потом из душа не выпрыгивать.
Алёнка после продолжительного бега была мокрая и разгоряченная. Щеки алели, пот с висков катился градом.