Ты умрёшь завтра

Немец Евгений

Всю ночь Петр Маслов размышлял о своей жизни: о матери, о девушках, с которыми встречался, но так и не сошелся окончательно, о сестре, о Никодиме и его теории судьбы, и кое-что начало открываться Пете, отдельные фрагменты складывались в общую картину, и в этой картине сейчас он все отчетливее видел свое место, осознавал свою роль.

«Каждое мгновение моей жизни, каждая мысль, пережитая эмоция или совершенная глупость — все это было неизбежно и необходимо. Необходимо для того, чтобы сегодняшний день стал реальностью, — размышлял Петр, — я шел навстречу своему будущему, чтобы сегодня понять, что и зачем я делал. Никодим указывал мне дорогу, потому что я был ему

нужен, и можно было бы даже предположить, что он использовал меня, но это неверно. Ведь аэростат построен, сестра и мой племянник спаслись на нем, а Никодим остался. Его мечта, его цель началась здесь, здесь она и завершится. Так же, как и моя. Самолет готов, пусть он не совершенен, но он существует, я создал его!.. Как дорого ты готов заплатить за мечту? — когда-то спросил Никодим. Тогда еще я не понимал, насколько сложен ответ на этот вопрос, как далеко придется зайти… Но теперь я готов, готов заплатить сполна».

На город, словно тяжелый танк, ползло–надвигалось утро. Казалось, невидимый скальпель медленно, с каким-то садистским наслаждением, вскрывал горизонт, оголяя набухший гноем волдырь солнца, а по разрезу, над рваной кромкой тайги, пузырилась кровавая пена. Черный лес играл бликами коронарных разрядов, и в первых лучах рассвета чудилось, что деревья то ли окутаны сизым паром, то ли это полчища привидений спешно прячутся в дремучей чаще. Ветер выл, завывал, как старый волк, почуявший свою скорую кончину, и только раскаты грома артиллерийским залпом пробивали эту толщу отчаянного воя.

Петр смотрел в окно на рассвет и испытывал благоговейный ужас. Картина ошеломляла своим трагизмом и неизбежностью, и когда солнце поднялось над тайгой окончательно, и густой оранжевый свет, словно лава, затопил темные улицы, безумная мощь природы насытила парня полностью и хлынула через край. Петр, пытаясь удержать это пугающее великолепие, инстинктивно дернулся следом, открылся неизвестными ему ранее душевными шлюзами, какими-то тайными лазами подсознания, и вселенная рванулась ему навстречу. Петр отчетливо ощутил вибрацию собственного сердца, а следом понял, что эта вибрация связана с каждым окружающим его человеком, растением, животным и предметом, с каждой мыслью, с каждым воспоминанием, и даже ощутил сестринскую нежность и грусть, хотя Юлия была за много километров от Красного, — аэростат, уносящий ее на запад, уже приближался к хребту Центрального Урала. Счастье прозрение переполнило Петю, он постиг суть Никодимовой теории судьбы, увидел мир его глазами, но следом Петр вдруг осознал, что вибрации ослабевают, и значит, рушатся связи. Волна колючих мурашек пробежала по позвоночнику парня, капли холодного пота выступили на лбу, его начало знобить, — Петя понял, что является зрителем великого акта крушения гармонии — собственной смерти.

— Осталось закончить главное, — тихо сказал он себе и, полный решимости и смирения, отправился в ангар к своему самолету.

Пятнадцать минут спустя его мотодельтаплан, заправленный последней канистрой бензина, стоял на безлюдной улице, жалобно визжал пропеллером, и, теснимый ветром, изо всех сил упирался колесами в грунт. Петя улыбнулся, дал полный газ и отпустил тормоза. Подгоняемый ветром, мотопланер быстро набрал скорость, оторвался от земли и ринулся в небо. Петя кричал что-то радостное, победоносное, но никто его не слышал, а вскоре и сам он исчез в тучах поднятой ветром пыли. На землю Петр Маслов уже не вернулся.

Доктор Чех стоял у окна и равнодушно смотрел, как ветер гонит по улице мусор. Солнце подбиралось к зениту, но за толщей пыли оно казалось бледным размазанным пятном. На крышах

жилых домов, которые были ему видны, начали отрываться листы кровельного железа, они отгибались, некоторое время реяли словно знамена, а затем стихия срывала их полностью и уносила в мутный водоворот. Возможно, то же самое происходило со зданием поликлиники, но Антону Павловичу было все равно.

«Этот город не умирает, он всегда был мертв, — безразлично размышлял доктор Чех. — Мы пытались создать иллюзию жизни, но мы обманули всего лишь самих себя».

И вдруг зазвонил телефон, молчавший до этого несколько лет.

Телефонная связь прекратилась сразу же, как только тайга взяла город в осаду, и стало необходимо экономить электроэнергию. Теперь же насыщенная статическим электричеством тайга несколько раз шарахнула молнией в подстанцию, зарядив аккумуляторы, и на некоторое время реанимировав телефонную связь. Но Антон Павлович этого не знал, и трель очнувшегося от комы телефона казалась ему неправильной и фальшивой, если не сказать — издевательской. Доктор Чех несколько секунд недоверчиво рассматривал телефонный аппарат, затем осторожно снял трубку.

— Алло! Алло! Антон Павлович? Это вы? — донесся скрипучий женский голос, едва пробивавшийся сквозь треск и шипение.

— Да. Кто это?.. Вернее, как вы дозвонились?

— Это Элеонора. Элеонора Зримова я. Вы меня помните?

— Простите, нет.

— Двадцать семь лет назад вы отправили меня на «землю», вы думали, что я сдурела. Я обещала вам позвонить, когда пойму причину своих видений. Вспомнили? Я знаю! Я теперь поняла!..

И тут Антон Павлович, в самом деле, вспомнил свою бывшую пациентку, и не просто вспомнил о том, что когда-то давно в его жизни промелькнул человек с таким именем, но увидел ее перед глазами так, словно расстался с нею вчера. Элеонора Ильинична, ведьма Зримова, наставлявшая детей в кружке рисования, что никаких цветов кроме красного в природе не существует. И ее последние адресованные Антону Павловичу слова: «Вот что, доктор, я знаю, и не спрашивайте меня почему, но мои видения не от вашей шизофрении. Когда я пойму чего они хотят мне донести, я пришлю вам телеграмму». Всего на мгновение Антон Павлович удивился феноменальной работе своей памяти, а следом понял, что эту четкость мышления стимулирует надвигающаяся на него смерть.

— Антон Павлович! Мои видения пророческие! Они показывают мне смерть, смерть нашего!.. то есть вашего города! Красный будет уничтожен, вот что они пытаются мне донести! Я не сдурела, Антон Павлович! Все так и случится, попомните мои слова! А виной тому какой-то человек, я не знаю кто он! Но знаю, что он родился в Красном, и когда он родился, со мной и стали случаться эти видения!..

Доктор Чех слушал далекий голос старой ведьмы, едва различимый среди помех, и этот разговор казался ему невозможным, словно собеседник звонил ему с Луны, а то и с Марса. И еще он подумал, что из всех двадцати тысяч сдуревших жителей Красного, которые населяли город двадцать семь лет назад, только Элеонора Ильинична единственная и была нормальной, потому что еще тогда смогла почувствовать ужас будущего и сбежать от него в другую реальность.

— Антон Павлович, вы меня слышите? Что? Что сейчас в городе творится? Я вас не слышу! Уезжайте оттуда, пока не поздно! Бегите, Антон Павлович!..

— Прощайте, голубушка, — произнес доктор Чех и положил трубку.

Он так и стоял возле телефона, смотрел в окно и слушал, как трещит шифер теперь уже здания поликлиники, лопаются балки перекрытия, обваливается потолок и рушатся стены. А потом под ним провалился пол.