Ты – всё
Шрифт:
– Полторашка? – обижается Агния сильнее, чем смущается. – У меня тройка, дебил!
– Сама ты дебилка. Истеричная! Я про рост. Ты же меня называешь двухметровой дубиной.
Агния хмыкает, отводит взгляд, долго о чем-то думает, а потом с очевидным беспокойством заявляет:
– У меня красивая грудь!
Сука…
Отвожу на миг взгляд. Сжимая челюсти, смотрю на брата. Призываю игнорировать эту хуйню.
Не ведись!
Только вот пиздюк не смотрит на меня. Он смотрит на Агнию. Вижу, как его раскачанные,
Молоток.
– Ничего не скажешь? – тотчас подбивает провокаторша.
Нервно одергивая натянутую на нее рубашку, под которой и без того утонула юбка, прожигает сопливого вызовом.
– По-моему, на сегодня хватит, – резко высекаю я. Принимаю взгляды всей троицы – Ю ради этого выворачивает шею. Опуская ресницы, перехватываю. Невербально именно на нее всю сдерживаемую злость скидываю. И тоном, не терпящим возражения, добавляю: – Поехали. Отвезу вас домой.
[1] Саспенс (англ.) – неопределенность. Прием, который используется в фильмах для создания напряжения. Так «тревожное ожидание» впервые назвал Хичкок.
____________
Всем спасибо огромное вы лучшие!!!
15
Если ты пытаешься меня напугать,
то знай, у тебя не получится…
Закончив умываться, крайне неохотно вскидываю голову, чтобы поймать в зеркале свое отражение.
Ничего не случилось. Все хорошо. Все хорошо. Все хорошо!
«Все хорошо, мать твою!» – твержу себе, как мантру.
Откидывая голову, отчаянно пытаюсь поймать ртом достаточное количество кислорода.
Лицо горит. Все тело пылает.
Глаза испуганные, возбужденные, потерянные. Безумные!
Взгляд другой… Я другая!
Трясет. Захлебываюсь. Задыхаюсь. Злюсь!
Вбирать воздух все страшнее. Кажется, без осторожности, которую сейчас невыносимо трудно соблюдать, порвет на куски.
«В этот раз… Напишешь на меня заявление?»
Сердце до сих пор на разгоне. Сердце в агонии! Пропали тормоза.
«Если меня не закроют, Ю, я буду тебя трахать».
Воспроизвожу момент, и сквозь тело новый разряд тока проходит. Тяжело задышав, хватаюсь за каменный пьедестал раковины.
Все хорошо… Все хорошо… Все хорошо!
Какого хрена ты тогда в уборной Нечаева?! Какого хрена?!
Потому что мне нужно полное уединение. Иначе я не справлюсь. Не могу видеть ни Мадину, ни Вику, ни Агнию, ни кого-либо чужого… Девчонки за дверью вместе с остальными Нечаевыми. В личном кабинете Яна. Кто ж знал, что этот чертов «Торнадо» ему принадлежит?!
Кто ж знал… Боже, кто ж знал?!
Но суть проблемы ведь не в этом.
Я в шоке от своего тела, от своего рассудка, от своего гребаного сердца! Столько боли пережила из-за
«Ты можешь убить меня поцелуем…»
Зачем он это предъявил??? Звучит так, будто для него это что-то значит. Слишком много значит… А этого не может быть. Бред!
«Я сказал, поцелуй меня… Я сказал, поцелуй меня!»
Яростные, страстные и зверски голодные взгляды. Жесткие, требующие абсолютного подчинения, обжигающие кожу, причиняющие боль и одновременно дарящие ласку прикосновения. Жадные, горячие, удушающе трепетные, убийственно соленые и вместе с тем дико сладкие поцелуи. Доминирующий, реактивный, ядреный, порабощающий вкус… Боже мой… Родной, любимый, незаменимый, но другой – настоявшийся, как дозревший коньяк! Слова, вздохи, рычание, стоны, другие звуки… Все его эмоции, мои ощущения, наше общее сумасшествие оставили после себя богатый дымный аромат, душистое послевкусие и трескучее напряжение.
Как закрыть теперь двери, которые Нечаев сорвал с петель?!
Он почти вытащил… Он не спрашивал… Он не собирался тормозить… Он достал ту долбаную, нуждающуюся в ласке Ю… Он схватил ту проклятую Заю! Он едва не вытряхнул. Он чуть не вывернул наизнанку. Я не могла его остановить! Я не могла!
У возмужавшего и ожесточившегося Яна Нечаева больше нет ни такта, ни чуткости, ни жалости. Он не знает пощады. Он прет как танк.
На шею свою смотрю. Там целая серия кровоподтеков, следы от зубов и особенно темные красные точки в тех местах, где кожа была прокушена.
Блядь… Блядь… Блядь!
Кровь смыла, а это все куда? Как с этим ехать домой?
Соберись, Юния. Мать твою, соберись!
Пошатываясь и шумно дыша, использую охвативший душу страх, чтобы переключиться в режим хладнокровной злости. Вцепившись в разрез юбки, взмахиваю тяжелый верхний слой, чтобы добраться до синтетической подкладки. Нащупываю строчку шва, прихватываю удобнее, быстро молюсь и резко отрываю.
«Гениально, блядь!» – мысленно аплодирую себе.
На том же кураже вновь обращаю взгляд в зеркало. Сжимая губы, задираю нос. Сворачиваю тонкую черную ткань полосой и с каким-то психопатическим спокойствием повязываю на шею стильный бант.
Еще раз ополаскиваю руки, встряхиваю, с влажным вздохом перевожу дыхание и покидаю ванную.
Не знаю, происходило ли хоть что-то во время моего отсутствия, но когда появляюсь я, в кабинете царит гробовое молчание.
Мадина, Вика, Агния с вызывающим видом занимают диван. Бесяче идеальный Ян Романович в кресле босса, с набившим мне за время работы хмурым видом, прижимает к губам кажущийся сейчас невероятно устрашающим крупный кулак. На краю его стола спиной к девушкам сидит вечно сердитый Илья. Егор, дымя сигаретой, наблюдает за присутствующими с подоконника.