Ты взойдешь, моя заря!

Новиков Алексей Никандрович

– О! – с негодованием произнесла Луиза Карловна. – Он есть опасный расточитель!

– Я ничего не понимаю! – продолжала Мари. – Репетицию устраивал граф Виельгорский, он оплатил все расходы, и это делает ему честь. Но почему же Мишель разоряет нас, вместо того чтобы отправить счета графу? Ему гордость не позволяет, а каково нам?

– Твой муж музыкант, а музыканты, Мари, очень бестолковый народ. Когда я держала мой пансион…

– Сколько же раз надо говорить вам, чтобы вы навсегда забыли этот злосчастный пансион! К нам приедет граф Виельгорский, а вы и ему начнете рассказывать про своих жильцов?

– Но разве я кому-нибудь

рассказывала? Я хорошо знаю, как ведут себя в приличном обществе. Я только хотела сказать тебе, Мари: когда я держала мой пансион, я часто должна была отказывать музыкантам. Они очень плохо платят и никогда не имеют копейки про черный день… Даже тогда, когда каждый день играют на свадьбах или в клубе. Но я думала, что твой муж настоящий дворянин и только по капризу занимается музыкой. Теперь я вижу, что он настоящий музыкант и никогда не будет иметь копейки.

– Много вы понимаете! Мишель уже представил свою оперу на театр. – Марья Петровна оживилась, на щеках ее появился румянец. – Мне стыдно ездить в этой развалине, которую Мишель называет каретой. Нам нужен приличный выезд… А в квартире, маменька, непременно должен быть двусветный зал, иначе где же музицировать? И как жить без зимнего сада? В зимнем саду происходят самые интересные объяснения… – Она приостановилась, вспомнив что-то очень важное. – А как одета наша прислуга? Лакеи непременно должны иметь ливреи с гербами. У Мишеля очень красивый герб.

– Но откуда ты все это знаешь, Мари? – Луиза Карловна была совершенно потрясена.

– Вы говорите как Соня. Она, бедняжка, тоже таращит на меня глаза. Конечно, ей не повезло… А может быть, и сама она во всем виновата. Почему государь забыл о ней?.. Почему? Мелко плавает она, вот почему… Ах, маменька, как был описан в «Пчелке» последний придворный бал!

– А ты думаешь, Мари, что у тебя будет и зимний сад и ливреи? Но для этого нужен очень большой капитал.

Мари пренебрежительно махнула рукой.

– Оперу Мишеля поставят на театре, и тогда начнется сказка!

Марья Петровна не интересовалась меркантильной стороной. В волшебной поэме, в которой действуют император и вельможи, кто говорит о деньгах?

Единственно, что тревожило молодую даму, – вокруг оперы Мишеля суетится Одоевский. Князь, а кричит о каких-то мужицких песнях. Может быть, вовсе не так следовало бы писать Мишелю? Оперой интересуется сам государь! Об этом положительно намекал Жуковский. А зачем бы иначе стараться графу Виельгорскому?.. Ах, этот граф! Марья Петровна улыбается и кому-то грозит пальчиком. Милый граф! Он так ловко подносит свои комплименты: «Опера, которую вдохновляет такая красавица, как вы, непременно будет чудом совершенства!» А как при этом он на нее глядел!..

Мари проводит перед туалетом целые часы, благо муж уезжает по делам с утра и возвращается поздно. Она сидит перед зеркалом, неприбранная, и, прежде чем заняться косметикой, рассматривает свое воздушное отражение, как художник. Во взглядах, которыми окидывают ее мужчины, чувствуются и восхищение, и робкое признание, и призыв, и немой вопрос.

Когда Марья Петровна увидела у себя Пушкина, ее поразило одно: неужто у красавицы, блистающей на придворных балах, может быть такой замухрышка муж? Как Мари ни старалась представить себе Пушкина в камер-юнкерском мундире, ничего не выходило. Потом Марья Петровна думала о Мишеле: каков-то будет он в расшитом золотом мундире, когда ему дадут придворное звание?

А

время близится, и сердце сладко бьется. Счастье не застанет Мари врасплох. Все мечты продуманы, для них не хватает пальцев на прелестных ручках. Дело только за оперой!

А опера, поступив в дирекцию императорских театров, была направлена на рассмотрение к Кавосу. Вот желанный час! Вот когда сможет отомстить дерзкому пришельцу всевластный в театре Катерино Альбертович! С яростью тигра бросается он на ненавистную партитуру, листает страницу за страницей… но мысли артиста витают далеко от музыки. Катерино Альбертович с необыкновенной сметливостью соображает другие обстоятельства. Бывают случаи, когда единственная надежда выиграть заключается в том, чтобы во-время отступить. Смешно затевать борьбу, когда за эту оперу хлопочут и Виельгорский и Жуковский. Говорят, о ней известно самому императору! Катерино Альбертович избирает наилучшую позицию. Он пожертвует одной из собственных опер, – разумеется, новый «Сусанин» вытеснит ее, – зато он сохранит свое положение в театре и утвердит репутацию испытанного друга русского искусства.

Величественный и растроганный, он отправился на доклад к директору. Он характеризовал оперу господина Глинки с наилучшей стороны. Русские музыканты растут и совершенствуются. Он, Кавос, отдавший всю жизнь русской музыке, счастлив это признать. Может быть, благодаря его неустанным трудам и созрел в России этот великолепный плод. Да! Может быть. Очень может быть…

Директор слушал рассеянно. Его вовсе не интересовали рассуждения маэстро. Александр Михайлович Гедеонов, приставленный к императорским театрам, сам хорошо знал, как решить вопрос о новой опере. Кавос совершенно бесполезно отнимал у него дорогое время.

– Опера «Иван Сусанин» принята к постановке на императорской сцене, – отрезал директор.

– Счастлив решением вашего превосходительства! Я, старый музыкант и друг России, переживаю лучший день в моей жизни.

Гедеонов встал, давая знать, что аудиенция окончена.

– Ваше превосходительство! – заторопился Катерино Альбертович. – Если мне будет оказана честь, – он прижал обе руки к груди, – я не пощажу сил, чтобы это прелестное создание русской музы явилось на театре в совершенном исполнении.

Директор молча кивнул головой. Кавос покинул кабинет, не до конца уверенный в результатах предпринятого им хода. Кто знает этого русского выскочку! Ведь дирижировал же он своей оперой у графа Виельгорского. Кто поручится, что он не захочет встать к дирижерскому пульту в театре?

А секретарь дирекции уже заготовил и отправил Глинке полуофициальное письмо. Автора оперы приглашали для переговоров, но не в дирекцию, а на квартиру к секретарю. С русским музыкантом не собирались разводить особых церемоний…

Глинка поехал в назначенный час.

Марья Петровна ждала мужа и волновалась.

– Милый, какие новости ты привез? – встретила она его.

– Представь, Машенька, секретарь театральной дирекции и тот изображает неприступное начальство. Объявил мне о принятии оперы с таким видом, будто ждал, что я стану величать его благодетелем.

– Не говори так, Мишель! Иногда и маленький винтик играет большую роль. Надеюсь, ты был с ним любезен?

– Конечно… Я был так любезен, что без слова дал подписку, которой потребовала от меня дирекция: отказался от всякого вознаграждения за оперу.