Зевают львы, гуляют дачники,От пирамид ложится тень.В арифметическом задачникеЖурчит вода, цветет сирень.Неравномерно наполняютсяБассейны лунною рудой.Павлин в дельфина превращается,Паук становится звездой.А босяки и математикиСидят в тюрьме и видят сон,Что оловянные солдатикиЦветочный пьют одеколон.Новый журнал. 1963. № 73.
Весна 1964 («Холодная парижская весна…»)
Холодная парижская весна —Как день один, что длится бесконечно.Ни листика. И башня из окнаВидна, торчащая
остроконечно.И как тогда, в том роковом годуВсе решено и нет путей обратных…Мне весело. Я через мост иду,В червонном золоте лучей закатных.На берегу — на левом — детвораИграет в садике перед собором.О, как легко! А ведь еще вчераМоя любовь казалась мне позором.Новый журнал. 1964. № 76.
Гроза уходит на восток,И солнце в лужах отражается.Промокнув с головы до ног,Кляну судьбу, как полагается.Порой и темные путиПриводят к миру и спасению.Но все ж — о, Господи, прости! —Дивлюсь я Твоему терпению.Не о погоде говорю,А о свободе зла таинственной.И если я Тебя корю,То уж таков мой нрав воинственный.Душе, что ветхий свой покровНе сбрасывает от стыдливости,Хотелось бы не только словО доброте и справедливости.Не только смутного «потом»,Случайной радости недлительной,Но торжества добра над злом —Любви победы ослепительной.Новый журнал. 1964. № 76.
667
Шюзевиль, Шюзвиль Жан (1886 — не ранее 1959) — французский поэт, критик, переводчик русских поэтов, составитель первой антологии современной русской поэзии (1914).
Серый волк («Собаку мальчик потерял в лесу…»)
Собаку мальчик потерял в лесу,Не в настоящем русском, а в Булонском.Должно быть, надоело бегать псуПо голым кочкам и дорожкам конским.В собаках я когда-то ведал толк.Он был хорош, играл все время с нами,Немецкая овчарка — «серый волк» —С веселыми и умными глазами.Он не нашелся. Он не мог не знатьДорогу к дому, где мы долго жили…Вот так и мы уходим умиратьВдали от тех, кого всю жизнь любили.Новый журнал. 1964. № 76.
СТИХОТВОРЕНИЯ, НЕ ВОШЕДШИЕ В БУМАЖНОЕ ИЗДАНИЕ 2004 г.
(Разысканные в иных книгах и в сетевых публикациях)
Венецианский узор («Не дослушав плачущей виолы…»)
Не дослушав плачущей виолыи забыв, что продолжалась мессаиз собора выйдя догоресса,опустилась на скамью гондолы.Праздник был томительно хвалебен,ей хотелось зарева закатасвежего, как зрелая граната,яркого, как петушиный гребень.И в порыве дикого каприза,потеряв трех герцогов из свиты,отдавала шею и ланитыпоцелуям женственного бриза…Вдалеке раскинулись лагуны,а до слез влюбленные поэтысочиняли скучные сонеты,ударяя яростью о струны.А потом, вернувшись слишком раново дворец извивами канала,принести велела два бокалатонко отшлифованных в Мурано.И под звук далекой серенады,запретив улыбки и вопросы,распустила вьющиеся косы,темные, как ночь Шахерезады.И смеялась, жемчугом играя,в хрустале отравленная пена…Было тихо, лишь у гобеленараздавался шепот попугая.И с неясной сказкою во взореГоворила, чувствуя румянец:«Не придешь, о гордый иностранец,Любоваться мною, как в соборе?»январь 1915
«Мы тоже те, чья кровь обречена…»
Мы тоже те, чья кровь обреченаНе причащать из драгоценной чаши.На мир, как на чужое и не нашеМы смотрим из
раскрытого окна.И взяв себе Любовницу из Муз,Мы всюду будем приняты в гостиной,Сгибая в старости сухие спины,Носившие большой, но легкий груз.И, как-нибудь упав, не сможем встать:Так дети, расшалившиеся в жмурки,Роняют на пол дряхлые фигурки,А после забывают их поднять.
Жажда («Порвать себя, как тряпку, на куски…»)
Порвать себя, как тряпку, на кускиИ выбросить канавам или тине,И вздрогнуть, если радости отнынеЗабудутся и станут далеки.Быть гордым, не сгибаться пополамВ сражениях сознания и плоти,И все-таки на первом поворотеПродаться неразборчивым устам.Быть бедным, как сжигающий огонь,Не видеть даже солнечного светаИ лечь, как драгоценная монетаКому-нибудь в просящую ладонь.
Венеция («Уже длинней и легче стали тени…»)
Уже длинней и легче стали тени,Мосты упруго изогнули спины,Прошел мошенник с шапкой на бекрени,И чудаки одели пелерины.И все сильней античные дурманы,Холодный мрак безжалостно расколот,На мертвой башне быстрые ВулканыПриподняли и опустили молот.И ты так строго, так неуловимоХранишь на всем старинные печати,А помнишь, как ты отняла у РимаЛитых коней монументальной рати,И как потом благословив стихию,Во времена крестового разгула,Твои купцы уплыли в Византию,Где их хранила золотая булла.Когда же пальцы тонкого БеллиниСжимали кисти бешено и плотно, —Какой восторг рождающихся линийУзнали обнаженные полотна.И сколько муз непознанных и грацийОткрыли чьи-то бешенные пытки —Теперь под колоннадой прокурацийНе верят в ядовитые напитки.Но я люблю сквозь старые атласыИ сквозь давно не ношенные цепиСмотреть на искривленные гримасыИ на разврат твоих великолепийИ опускать в испорченные бездныСвоих корней испорченные ткани,Пока дракон, ревущий и железный,Не оборвет моих очарований…
Университет («Весенний воздух, лужи, капли с крыш…»)
Весенний воздух, лужи, капли с крыш,Вдали фигура зоркого жандарма.И на углу, столетний, ты стоишь,Безвредных истин трезвая казарма.Минувший век медвежьею душойТебя терпел, как скучную причуду,И гнет, непережитый и простой,Еще упорно смотрит отовсюду.Но ты устал от правил и от шпор,От приказаний в голосе и взоре;И неспокоен длинный коридорИ полумрак твоих аудиторий.Не передать затверженным словамО накипевшей ярости усилий,И человек, бессмысленно упрямВ покорности величию и пыли.Но где-то бьется мировая дрожь,И не возникнет неизбежный гений,Из веры в схоластическую ложь —Из прихоти кустарных откровений.
«Кто вырастет, играя в би-ба-бо…»
На память А.К Лозинскому
Кто вырастет, играя в би-ба-бо,целуя перед сном гримасный ротик,кто нас полюбит в мраке библиотек,как мы — эпоху буклей и жабо?Тот, может быть, найдет в пыли поэм,в прозрачных пятнах сочного офорта,такой же блеск, как в замках Кенильворта,и грусть уже потухших диадем.И будет он душою букинист,влюбленный в почерневшие гравюры,в пан<н>о, в стихи, как в отзвук увертюры,забытой, как осенне-хрупкий лист.И в мерном шаге бронзовых минут,в усталом сне могильно-темных комнат,он их найдет. Их снова вспомнят… вспомнят,они живут.февраль 1915