Тяжелые тени
Шрифт:
На следующий день "Женственность и патриотизм" оштрафовали. Но сумма штрафа была смехотворно мала и носила чисто символический характер. Журнал публично извинился перед Народным Покровителем и рассыпался в восхвалениях вождю. Среди комплиментов был и такой, как "милашка". На этот раз санкций не последовало.
Бывалые люди, узнав об этом, многозначительно поулыбались. История с "душкой" была изложена во всех периодических изданиях, приобретя розовый оттенок и приторный вкус. Вывод напрашивался сам собой: в дополнение ко всем прочим достоинствам, Народный Покровитель еще и скромен!
Работники Управления Антупийской
Очень скоро, без особого сопротивления с его стороны, Народного Покровителя убедили, что он является безупречным эталоном гражданина, непревзойденным образцом для подражания во всех областях жизни, начиная государственными деяниями и кончая делами интимными.
Теперь в любое время дня и ночи Хор-Орс-доду-доду вел себя так, будто находился под прицелом теле- и кинокамер, долженствующих запечатлеть для истории мельчайшие детали его жизни.
У него появилась привычка подолгу стоять возле огромного стрельчатого окна своего кабинета. Тогда его массивное костистое лицо тщилось выразить глубочайшую задумчивость. Если бы Некто мог увидеть Народного Покровителя в эту минуту, то мгновенно пришел бы к единственно правильному выводу: Хор-Орс-доду-доду озабочен судьбами если не Антупии, то всего человечества. Увы! Как ни прискорбно, правды ради следует признать, что наиболее величественная поза и выражение лица бывали у Вождя непосредственно после обеда. И задумчивость на лице его отражала послеобеденную затуманенность ума: великую и, чаще всего, обреченную на поражение борьбу со сном.
Когда он, скрестив руки на груди, стоял перед окном, то порой забывал о существовании Первого Доверенного Лица, подлейшего Утешителя и Успокоителя Нации и о Фирболгии вообще. Существовал только он - непогрешимый руководитель и подвластная ему, обожающая его Антупийская область, ранее именуемая Антупией. Он знал, что там вдали, в дымке, смягчающей острые очертания гор, скрываются ЕГО орудийные соединения, взявшие под контроль всю окружающую местность. Там, в скалистых недрах, источенных ходами сообщения, словно древесина вредителями, несут дозор верные ЕМУ солдаты. И ради НЕГО они готовы отдать ЕГО жизнь... Тьфу! Свою, конечно. Жуткая оговорка! Потому, наверное, что все время в глубине сознания сидит память о страшной смерти предшественника, в резиденции которого взорвали настолько мощный заряд, что следов прежнего Народного Покровителя не нашли. На кладбище везли пустой гроб, в котором лежал новый парадный мундир Народного Покровителя.
Нет! С террористами надо покончить как можно скорее. И он с ними покончит!
Но темное неосознанное чувство, которое Хор-Орс никому бы не позволил назвать страхом, мучило его. И нестерпимее всего были одинокие вечера в огромном, слишком огромном кабинете, который в сумерки становился чужим и враждебным.
Почему так подозрительно шевелятся портьеры? Почему они движутся с такой враждебной медлительностью?!.
В тишину кабинета вольно - без высочайшего соизволения - врывается гул и свист ветра. Этот звук легко проникает сквозь пуленепробиваемые стекла. Гул враждебен. В нем скрывается смертельная угроза. Она неопределенна, и от этого становится еще страшнее.
Хор-Орс забывался тяжелым сном в кресле. Во сне он вздрагивал, беспокойно двигался и жалобным голосом угрожал кому-то, приходящему из гудящей темноты.
Утром он поспешно
Народный Покровитель созерцал небо. По нему неторопливо плыло кучевое облако, напоминающее своими очертаниями сверхтяжелый танк. По мере того, как "танк" подплывал к горам, восходящие потоки воздуха размывали его. Первым исчез ствол орудия, последней - огромная башня.
Глаза Хор-Орса-доду-доду остекленели. Он вспоминал.
Как молоды они тогда были, как веселы и беззаботны! Как лихо мчались на танковой броне! И эти жалкие демонстранты, роняющие плакаты и разбегающиеся, словно пугливые мыши. Ребята орали веселыми пьяными голосами и, не целясь, палили с живота в идиотов, не успевших удрать вовремя. А шальной будоражащий ветер бил в лицо.
У гражданских против них оказалась кишка тонка - разбежались, схоронились говоруны, ревнители "гуманных" законов. И невдомек им, что каждый вправе "издать" столько законов, сколько патронов в рожке его автомата.
Но разбежались не все...
Хор-Орс-доду-доду вздрогнул. Тогда их танк выбрался из тесноты боковой улочки и лихо развернулся, снеся походя угол одноэтажного домишки. Гусеницы при развороте выломали из мостовой груду булыжников. Танк взревел мотором и, утопив все вокруг в клубах черного дыма, рванулся вперед. Великолепная стальная машина - олицетворение яростной мощи - мчалась, лязгая гусеницами, и мотор ревел, как Энтроп!
И тут они увидели прямо на дороге молодого парня. Он стоял на середине улицы, засунув руки в карманы, и смотрел на них. Смотрел пристально и сурово. Ревущее чудовище не остановилось, не затормозило. Парень не посторонился. Танк в мгновение навис над ним бесчеловечной громадой тяжелого металла и швырнул на булыжники. Металлический хищник подмял его и помчался дальше, не ощутив никакого препятствия.
От этого фанатика не осталось ничего, кроме темно-красного пятна... и взгляда. Взгляд тот надолго засел в памяти.
Взгляд... Таким же окинул его и тот бородатый художник на выставке. На своей картине он изобразил Народного Покровителя в парадном мундире. Отец Антупии указывал рукой на восток, на исконные фирболгские земли, которые еще предстояло отвоевать у Истунии.
Ради этой картины Хор-Орс-доду-доду и явился на выставку - надо поощрять патриотические настроения среди населения. Если бы не этот странный взгляд художника, Хор-Орс-доду-доду не уделил бы картине столь пристального внимания. Все в картине было хорошо и правильно. Все. Но... Художник кое-что немного преувеличил и незначительно исказил - почти незаметно для неопытного взгляда. Народный Покровитель ничего не понял разумом, но почуял, что есть в картине нечто обидное для него, почти оскорбительное.
Рука Вождя сама собой вскинулась, и указательный палец несколько раз дернулся, словно нажимая на курок.
– Это...
– сквозь зубы процедил он и едва сдержался, чтобы не дать картине матерное определение. Но вовремя сообразил, что картина изображала его самого. Поэтому ограничился коротким указанием: "Картину снять. Художника примерно наказать!"
И быстро пошел к выходу, хлопая тростью по зеркально сверкающему голенищу.
На следующий день Хор-Орс-доду-доду, включив телевизор, совершенно случайно попал на четвертую учебную программу. Было жарко. Вождь только что плотно отобедал, и вставать вторично, чтобы переключить телевизор на что-то приличное, не было никаких сил.