Тяжелый дивизион
Шрифт:
«Хорошо хоть так», — подумал Андрей.
— Максим Васильевич, — заявил он Мигулину, — отныне я буду при всех называть вас на ты. Прошу считать, что это переводится с китайского и означает вы. А о помощи вашей семье раззвонили вы зря, и теперь прошу вас рассказать всем, что я раз послал деньги, а потом забыл и больше не посылал…
II. Губернаторская дочь
Летнее утро прямыми лучами солнца настойчиво бьется в давно не мытые окна избы. Оно пульсирует столбами освещенной пыли,
Но Андрей не хочет вставать. Он до четырех часов читал при свече, потом завернулся в одеяло, думал о Петербурге, об Екатерине. Все те же образы в тысячах вариантов. Иногда, точно живые, они протягивают к нему руки, иногда проплывают в тумане, и приблизить их нет сил, и тогда нервы напряжены, а сон бежит.
Мигулин подходит на цыпочках, словно боится разбудить офицера, и начинает его тормошить за плечо.
Он наполовину стягивает с него одеяло и говорит зачем-то шепотом:
— Ваше благородие, вставайте! На доклад надо идти.
Торопов, в сущности, не занимался никакими дивизионными делами, но от адъютанта требовал приходить с докладом ровно в девять часов утра. Тридцать лет военной лямки создали свои привычки. Эти доклады по большей части откладывались, перекладывались, но в девять часов утра адъютант должен был идти в дом, где помещался полковник, и там от денщика Василия узнавать, что командир нездоров и просит его прийти в три часа.
Андрей натянул сапоги, умылся, взял папку, заготовленную старшим писарем, даже не потрудившись посмотреть, что в ней лежит, и двинулся через пыльную улицу к высокой, чистой, стоявшей под тенью деревьев избе командира.
Высоко в небе прямо на восток шли два черных крестика. Где-то недалеко ухали выстрелы зенитных орудий, осколки разорвавшихся бризантов, тяжелые стаканы шрапнелей, отдельные пули и рваные клочки стали хрипло винтили воздух во всех направлениях.
Это была обычная утренняя порция стрельбы по аэропланам, единственное боевое действие, которое можно каждодневно наблюдать в этом глубоком тылу.
Василий, командирский вестовой, начищал большой медный самовар.
— Полковник встал?
— Никак нет, вашбродь, — без особой почтительности и не вставая заявил командирский денщик, — лежать.
— Спит или так лежит?
— А вы, вашбродь, поглядите. Там их благородие казначей.
Андрей открыл дверь и перешагнул порог большой темной комнаты. Все окна в командирском помещении были завешены занавесками или затянуты газетными листами. Солнце ползло по полу только прямыми копьеобразными полосками. В помещении стоял запах лекарств и плесени. Такие запахи застаиваются в непроветриваемых комнатах больных и особенно нечистоплотных людей.
Полковник лежал на кровати, облокотившись на сползавшую смятую подушку. Даже в полумраке можно было различить, что наволочка на подушке несвежая. Перед ним на одеяле лежало несколько игральных карт. На столике у изголовья стоял недопитый
У противоположной стены на брезентовой походной койке без белья и подушки лежал на спине казначей.
Его лысая яйцевидная голова была закинута далеко назад, и в руках высоко над собою он держал две карты. Между ними посредине комнаты, поставленный на попа, стоял чемодан, и на нем, должно быть для настроения, горела стеариновая свеча. У чемодана на полу стояли недопитые и опустошенные бутылки. Ни полковник, ни казначей не обратили никакого внимания на Андрея.
— Василий! — угрюмо глядя куда-то вниз, на дощатый пол, заорал командир.
Василий вошел не сразу и лениво, словно отмахиваясь от надоевших собеседников, сказал:
— Ну чё еще? Слушаю…
«Вот нахал!» — подумал Андрей.
— Посмотри у казначея: дамбле или врет?
— Смотри, сука, чтоб тебе повылазило! — пьяным голосом пробурчал казначей, протягивая солдату карты. — Валет и девять крестей.
— Так точно, у их девять, — подтвердил Василий.
— Ну, ладно, — согласился Торопов, бросая карты на пол. — Припиши! Василий, подбери, — указал он пальцем с желтым ногтем на пол. Василий принялся подбирать разбросанные карты.
Андрей молча стоял у порога.
Подобрав карты, Василий бросил их в глубокую тарелку с синим обводом, в которой уже была гора карт. Затем он взял с лежавшей у свечи на чемодане колоды верхнюю карту и отнес ее полковнику. Следующую он отдал казначею. Затем он роздал партнерам еще по одной карте. Казначей и Торопов внимательно следили за всеми его действиями. Раздав карты, Василий ушел.
— Ну, потянем, — тонким дьячковским голосом пропел казначей.
— Потянем, — прохрипел полковник. Наложив одну карту на другую, оба медленно сдвигали верхнюю. Они проделывали это так медлительно и с таким вниманием, словно игра шла на крупные суммы, потеря и выигрыш которых действительно волнуют и тревожат.
Полковник, увидев из-под десятки червей край пикового валета, перестал тянуть.
— Ну, не тяни кота… за хвост, — злобно сказал он казначею. — Даешь?
Казначей, у которого к пятерке шла какая-то мелкая карта, не то двойка, не то тройка, все еще тянул, переворачивал карты в руках, оглядывал открытый край нижней карты со всех сторон, как ювелир, изучающий возможности еще не отшлифованного алмаза.
— Терпи, старик, на том свете будешь, — сказал он, почесав переносицу. — Тут дело сурьезное!
— Ну, черт с тобой! — сказал полковник и безнадежно откинулся седой головой на подушку.
Казначей, причмокивая языком, продолжал вертеть в руках две карты. Наконец, убедившись в том, что идет не тройка, а двойка и дамбле не получится, он разочарованно сказал:
— Ну, одна дала…
— Ну, давай… Василий!
Василий быстро вошел в комнату, посмотрел на Андрея, словно хотел ему сказать: «Вот полюбуйся на свое начальство», заглянул в карты командиру, подошел к чемодану и отдал полковнику верхнюю карту.