Тяжелый дивизион

Лебеденко Александр Гервасьевич

— Voulez-vous entrer, monsieur! [16]

Дородная фигура большой женщины обрисовалась на верхней ступеньке. Андрей различил в темноте огромный, словно бы искусственный, шиньон черных волос, черное платье и черную кружевную накидку на плечах. Он поднялся по шатким, хлябающим ступенькам.

Из освещенной оранжевым светом комнаты в обширную переднюю вышел старик в туфлях и бархатном пиджаке и вопросительно смотрел на жену и Андрея.

— C'est mon mari… [17]

16

Зайдите,

пожалуйста (франц.).

17

Это мой муж (франц.).

— Charme de vous voir [18] , — кивнул равнодушно старик. — Прошу вас, — он протянул руку Андрею. — Vous trouverez votre r'epos chez nous [19] .

— Вы мне позволите в таком случае почиститься? Вы знаете, дороги…

— Да-да, конечно! — засуетилась мадам. — И потом прошу вас к столу. Будет еще один офицер, полковник, князь Оболенский. Всех мы, конечно, не можем принять у себя…

Подходя к столу, Андрей представился, звякнул шпорами и приложился к руке хозяйки. Это окончательно подкупило помещицу, и за стол сели четверо, очевидно довольных друг другом людей.

18

Мы вам рады (франц.).

19

Вы можете отдохнуть у нас (франц.).

Полковник носил генштабистские аксельбанты и сперва было покосился на прапорщика, но, увидев на столе рубиновые и изумрудные графинчики, узкие блюда и хрустальные вазочки с закусками, мгновенно подобрел и старательно засунул салфетку в разрез только еще входившего в моду у штабных английского френча с отложным воротником.

Над большим столом на массивных цепях чуть-чуть покачивался огромный теплый абажур, отчего стены обширной столовой отступали во мрак. Трудно было определить, какой стиль имел в виду владелец дома, создавая эту комнату.

Оленьи рога, клыкастая кабанья голова напоминали замки и охотничьи дома обедневших германских баронов, шелковые обои и хрустальные полки с фарфором тянулись к Франции, мещанская безвкусица проглядывала в подборе пейзажей и натюрмортов, среди которых попадалось и рыночное мастерство доморощенных артистов, и, наконец, повсюду на столах и стенах — румынские вышивки, которые, по-видимому, должны были придавать национальный характер убранству дома.

Полковник сел, говорил и осматривал комнату, почти не скрывая своего аристократического презрения к хозяевам.

Хозяйка держалась в тени, поблескивала огромными глазами в гнездах синеватых теней и говорила с резким румынским акцентом.

Хозяин сменил туфли на мягкие прюнелевые ботинки.

Он ел мало, лениво, что-то диетическое… Лицо у него было лишено каких-либо ярко выраженных национальных черт, и, наблюдая за ним, Андрей определил, что у него холодноватый и тусклый взгляд скептика, рассматривающего всю жизнь с вершины своих шестидесяти лет и пропускающего все чужие радости и горести сквозь желчь привычных болезней и потерявших остроту разочарований.

— Меня поразила пустынность и какая-то, ну… нищета румынских городов, — говорил полковник, укладывая анчоус на тонкий соленый бисквит. — В магазинах ничего. Полки зияют пустотой. Ведь Румыния всегда слыла сытой, хлебной страной.

— Ваши солдаты удвоили наше население, беженцы его утроили, — едва повел бровями хозяин.

— Кое-какие сделки с Германией, вероятно, сказались тоже, — высоко поднял вилку полковник.

— Продавали в обе стороны… Была выгодная конъюнктура, — спокойно хрустел сухарем боярин.

— Скажу прямо — ваша страна плохо встречает своих союзников.

— Почему вы думаете, что наша страна должна радостно встречать войска русского царя?

— Мы избавим вас от немцев.

— Немцы предлагали избавить нас от русских.

— От нас? Мы не владеем румынскими землями…

— Вы сулите нам Трансильванию. Вильгельм предлагал нам Бессарабию.

— Но Бессарабия никогда не принадлежала Румынии…

— Мы, румынские патриоты, — подчеркнул поднятием пальца помещик, — считаем и ту, и другую землю насильно отторгнутой от нас.

— Ого! — выдохнул из себя полковник.

Лоб помещика покраснел, и палец сухой руки задрожал у виска.

— Мне приходилось посещать Россию несколько раз. Мне показалось, что нам нечему у вас завидовать и нечего у вас перенять. Мы рады видеть в гостях русского аристократа, русского интеллигента, но боюсь, что русская армия — гость нам не по плечу.

— Вы хотите сказать, что предпочли бы дружбу с более культурным народом?

— Если вам угодно, — уже холодно, справившись с собой, сказал старик. — Разве вы находите это неестественным?

… — Михо, — встревоженно сказала хозяйка. — Стоит ли говорить о политике?

— Я принесу вам один документ, — сказал, вставая, помещик. Шаркая мягкими подошвами без каблуков, он прошел в кабинет и пришел оттуда с картой, охваченной роскошным тисненым переплетом.

— Вот наша Rumania Маге, Великая Румыния, какою представляем ее себе мы, румынские дворяне.

«Великая Румыния» массивным шаром катилась к Черному морю по жирной синей нити Дуная. Она включала в себя и Бессарабию, и Буковину, и Банат, и Семиградье, и Добруджу, и даже Одессу и Аккерман.

— Но ведь это утопия! — вскричал пораженный Андрей.

— Вы увидите эту карту, — с гордостью сказал помещик, — в доме каждого румынского боярина, независимо от его ориентации. Разница только в том, что одни сначала хотят с помощью России отторгнуть у Австрии Семиградье, другие — с помощью Германии вернуть Бессарабию. Только в этом разница. Можете мне поверить.

— А вы сами, мосье? — вызывающе спросил Оболенский.

— Я подчиняюсь воле моего короля, — склонил голову старик, — которого, как и весь род его, я глубоко чту.