Тяжелый понедельник
Шрифт:
Бабушка Моники покинула Вьетнам в тридцать пять лет, беременная четвертым ребенком — тетей Моники Ань. После этого бегства семья начала бедствовать. Пришлось забыть о беззаботной счастливой жизни на тенистой улице близ военно-воздушной базы Тан Сон Нят. Отец бабушки был довольно крупным бизнесменом со связями, а муж — Тран Ван Вуонг — работал в его фирме.
Бинь практически никогда не рассказывала о своей прежней жизни. К тому моменту, когда католическая община начала помогать семье, она провела шесть ужасных месяцев в палаточном лагере в Таиланде. Через несколько дней после приезда в Соединенные Штаты Бинь пошла работать на тарный завод, чтобы помочь семье свести концы с концами. За детьми присматривали старая вьетнамка, жившая по соседству, и будущая мать Моники, которой было тогда двенадцать лет. Через
Глава 10
Сидни Саксена проснулась среди ночи как от толчка. Дождь частыми каплями барабанил по окнам, но не шум дождя разбудил Сидни в четыре часа утра. Разбудила ее Джоанна Уитмен, крупная пятидесятидвухлетняя афроамериканка, работавшая в Энн-Арборе. Эта женщина, собственно, не была больной Сидни. Доктор Саксена услышала о ней на большом обходе, и с тех пор этот случай не давал ей покоя. Она никак не могла понять, что происходит с этой больной.
Сидни никогда не любила тайн. Она предпочитала знать. Жажда знания была у нее почти патологическая, а эта больная была похожа на шифр, и разгадать его не смог пока ни один врач в Челси. И она хотела стать тем врачом, которому удастся разгадать тайну. При этом Сидни ничего не знала о Джоанне Уитмен. Не знала, только ли Джоанна мать или уже и бабушка. Не знала даже, как она выглядит. Для нее это был всего лишь медицинский случай, клиническая головоломка.
В первый раз Джоанна Уитмен поступила в больницу три месяца назад с насморком, головной болью и упорным кашлем. За несколько дней до этого она прилетела из Арубы, куда ездила с мужем, и решила, что в самолете подцепила вирус от какого-то больного соседа. Младший резидент, осмотревший ее в приемном отделении, действительно заподозрил вирусную инфекцию и сказал больной, что она скорее всего пройдет сама. Но болезнь не прошла, и Уитмен снова приехала в больницу через две недели. На этот раз к прежним симптомам присоединилась лихорадка. Температура повышалась по ночам. При подъеме по лестнице женщина чувствовала стеснение в груди, кашель продолжался с прежней силой. В этот раз ее осматривал другой резидент, назначивший амоксициллин и бактрим, а на ночь — для подавления кашля — кодеин. Он тщательно проинструктировал больную, сказал о важности принимать антибиотики весь назначенный срок, прибавив, что инфекция может обостриться, если этого не сделать. «Да, да, я понимаю, появятся бактерии, резистентные к антибиотикам», — сказала Джоанна в промежутке между приступами кашля. Доктору не о чем было беспокоиться. Джоанна не производила впечатления недисциплинированной пациентки, так же как и не была похожа на ипохондрика. В ней вообще было что-то царственное. Резидент, назначивший антибиотики, велел ей обратиться к нему, если лечение не поможет.
Именно так и получилось. Через месяц Уитмен вернулась в Челси в третий раз, и на этот раз ей поставили диагноз «бронхит». Больная стала обрастать медицинской документацией. Диагнозы менялись — кашель оставался.
На четвертый раз женщину наконец отправили на рентген, но на снимке не нашли никаких отклонений от нормы. Однако с больной творилось что-то необычное. Содержание кислорода в крови упало до 84 процентов; Джоанна начала жаловаться на боль в груди при дыхании. Осматривавший ее на этот раз старший резидент решил, что у нее бронхит с астматическим компонентом. Выписали другие лекарства и ингалятор. Диагнозы продолжали множиться, но легче от этого не становилось. Становилось только хуже.
Джоанна Уитмен отсутствовала две недели. В больницу она поступила два дня назад. В пятый раз за три месяца. Теперь эта крупная женщина жаловалась на одышку. «Скорая помощь» привезла ее в приемное отделение среди ночи. Муж, темнокожий мужчина в рубашке с галстуком, сидел возле жены, держа ее за руку. В глазах его застыла немая тревога. И тревога эта была вполне обоснованной. Все медики — новоиспеченные резиденты, старшие резиденты и штатные врачи только пожимали плечами и высказывали научные догадки, назначали исследования и пробы, чтобы исключить
Сидни думала об этом случае уже двадцать часов кряду после того, как услышала эту историю от старшего резидента на большом обходе. Сидни Саксена была торакальным хирургом, а не терапевтом, но почему-то случай Уитмен не давал ей покоя. Что-то здесь было не так. Джоанна Уитмен получала множество лекарств, но эффекта от них не было.
Эта женщина не курила, но она была полной, а полные не бывают здоровыми. Из Джоанны Уитмен можно было сделать двух Сидни Саксен. Ожирение не мешало Джоанне жить, но она жаловалась, что у нее бывают боли в стопах и отеки лодыжек.
Сначала Сидни думала, что, может быть, эта женщина подвержена воздействию каких-нибудь раздражающих или ядовитых веществ, концентрация которых обычно бывает выше в кварталах, где живут бедняки. Но как выяснилось, Джоанна Уитмен была чиновником средней руки в департаменте городского планирования и жила в обычных для среднего класса условиях, неподалеку от таунхауса Сидни.
Хирурги обычно не ходили на терапевтические обходы, но Сидни находила их интересными и всегда посещала, если у нее было время. Иногда, правда, приходилось терпеть дружеские подначки: «Как терапевт останавливает закрывающиеся двери лифта? — Руками, потому что терапевту для работы нужна голова. Как хирург останавливает закрывающиеся двери лифта? Он блокирует их своей головой». Ха-ха-ха. Сидни знала множество врачей, которые, приняв в конце курса обучения решение о выборе хирургии или терапии, впредь никогда не переступали грань, разделявшую две эти специальности. Терапевты считали хирургов вооруженными скальпелями безмозглыми ковбоями, а хирурги считали терапевтов умными диагностами, которые тем не менее не способны решить ни одну клиническую проблему. В этих стереотипных представлениях было, конечно, зерно истины. Но не более чем зерно.
Отец Сидни преподавал экономику в Фермене, маленьком либеральном искусствоведческом колледже в Южной Каролине, а мать была обозревателем «Гринвиль ньюс». Когда Сидни училась в средней школе, отец однажды застал ее за чтением заумной статьи об алжирском кризисе и назвал ее автодидактом. Сначала Сидни покраснела, она решила, что этим словом отец намекает на то, чем она занимается у себя в спальне, когда думает, что все спят. Она никак не отреагировала, но тотчас посмотрела в словаре значение слова и успокоилась. Отец был совершенно прав. Она действительно все познавала учением, и познавала сама.
В колледже Сидни отличалась в психологии и биологии. Особенно ее интересовали тайны, касавшиеся человеческих переживаний. Почему в разных ситуациях мы ведем себя так, а не иначе, и можно ли предсказать наше поведение? Влияют ли гены на способность к состраданию и нравственность?
Она была зачарована развитием человека, его эмбриологией. Каким образом клетки в утробе матери знают, куда им надо двигаться и как размножаться, чтобы в результате получился плод? Она с интересом читала о загадочных результатах некоторых экспериментов. Например, о том, что у больных, получавших «пустые» таблетки под видом противораковых препаратов, выпадали волосы. Как можно было их назвать — не плацебо, а «ноцебо»? Почему у младенца отрастает оторванный палец, а у взрослого человека — нет? Почему люди ощущают прилив счастья уже только от предвосхищения приятного события и почему часто умирают от сердечной недостаточности после смерти супруга, с которым было прожито много лет?
Джоанна Уитмен являла собой загадку, и Сидни испытывала нешуточное клиническое любопытство. Она чувствовала, что с больной происходит что-то очень серьезное, но не могла понять, что именно. Врачи продолжали держаться версии бронхита, и это естественно, врачи всегда склонны идти в своих суждениях по проторенной дорожке. В больницах часто проявляется такая групповая ментальность, и это очень опасно. Надо расширить круг возможных диагнозов, но сначала надо сказать, что это за диагнозы. У Джоанны нарастала тахикардия, но в легких по-прежнему было чисто. Что же происходит?