Тяжелый понедельник
Шрифт:
Полтора часа назад ему сделали МРТ, и с тех пор он сидел в ожидании результата. Своим верным резидентам в Челси сказал, что пойдет на репетицию в музыкальную школу, где его дочь учится играть на виолончели. Резиденты были очень за него рады — ведь доктор Пак так мало внимания уделяет личной жизни. Но кажется, ему придется придумывать какое-то другое оправдание, так как за время, что он отсутствует в больнице, дочка могла сыграть уже целый концерт.
Прошло уже несколько минут после того, как врач выглянул из кабинета и позвал:
— Мистер Сон!
Пак не отозвался.
— Мистер Сон! — повторил врач, на этот раз громче. Пак вспомнил, что записался на прием под девичьей фамилией жены, и поднял голову. — Я посмотрел ваш снимок. Через пару минут я вас вызову.
Пак не хотел, чтобы в
Доктор Милнер, или Миллер — как его там? — сказав, что сейчас выйдет, снова исчез. Пак посмотрел на часы. Прошло уже больше пятнадцати минут. Секретарша тоже куда-то ушла. В коридоре остались только Пак и пожилой мужчина с женой. Мигающие под потолком люминесцентные светильники начали страшно его раздражать. Почему они мигают? Он наклонился вперед и взял со стола одну из брошюр: «Руководство: как бросить курить».
Он отложил брошюру, встал и принялся мерить шагами коридор. От какого-то внутреннего волнения он не мог усидеть на месте. Ничегонеделание нарушало его главную установку. Так уж он был создан. Он был деятель. Если ты ничего не делаешь, то ничего и не достигнешь. Ничегонеделание — это упущенные возможности. Ничегонеделание — это то, чему предаются больные диабетом ожиревшие американцы между визитами к врачам.
Несмотря на то что он провел в этой стране уже много лет, Пак до сих пор не смог до конца понять американскую культуру, столь не похожую на культуру его родной страны. Вот, например, эта больница тратит время на издание брошюр о том, как бросить курить, как избавиться от привычки вдыхать дым вещества, вызывающего самую сильную на свете зависимость, и это при том, что людей не убеждают таблички с запретом курить в общественных местах, советы близких, здравый смысл и вид страдальцев с эмфиземой легких, которые вынуждены всюду ходить с портативными кислородными баллонами и носовыми катетерами. Брошюра? Неужели кто-то всерьез думает, что она чему-то поможет?
Вообще его новая родина отличается всякими странностями. Американские родители носятся со своими детьми, подчиняясь любым их капризам и социальным запросам, строят свою жизнь так, словно дети — это августейшие особы, а родители всего лишь секретари, организующие свою жизнь и работу так, чтобы успевать развозить их на спортивные и иные занятия вовремя и без опозданий. На задние стекла семейных машин клеят стикеры с силуэтами гимнастов или с изображениями футбольных шлемов и мячей, под которыми значатся имена: Бритни, Келси или Брэндон. Смысл послания ясен: родители гордятся достижениями своих детей и хвастаются ими. Как все это, в сущности, пошло и глупо!
Но еще более загадочным ему представлялось поведение владельцев собак. Эти люди дисциплинированно выгуливали своих питомцев в самую суровую погоду, собирали их экскременты в пластиковые пакеты как нечто драгоценное. Господи, они даже давали собакам свои фамилии. Все это казалось Паку диким и нецивилизованным.
Наконец ему надоело ходить взад и вперед по приемной. Он подошел к окошку и заглянул внутрь, стараясь обнаружить врача, медсестру, секретаря — кого угодно, на ком можно было бы сорвать раздражение. Никого. Наверное, приехал представитель какой-нибудь фармацевтической фирмы и угощает всех бесплатным обедом. Наверное, это обворожительная женщина со слишком глубоким вырезом платья — так проще уговорить врачей выписывать именно их продукцию. Пак вспомнил, как одна такая дама пыталась всучить ему книгу — историю некоего продавца виагры. Книга называлась: «Твердая продажа». Нет, это было совершенно неприемлемо. Пак открыл дверь с надписью «Больным без сопровождения медсестры вход запрещен» и пошел в конец короткого коридора. Между кабинетами на стенах
* * *
Тай приехал в больницу, поставил на парковке мотоцикл и вошел в здание за несколько секунд до посадки вертолета. Он выбежал на посадочную площадку.
— Рассказывайте, — крикнул он, стараясь перекричать шум вращающихся лопастей и помогая выкатывать носилки через стеклянную дверь.
— Мини-фургон с тремя пассажирами. Отец был за рулем. Погиб на месте. Остались сын десяти лет, скорее всего с эпидуральной гематомой, и мать — ее доставят минут через пять с подозрением на внутримозговое кровоизлияние в правой лобной доле… состояние не внушает оптимизма. Видимо, ее тоже придется срочно оперировать.
Тай взглянул на карту.
— Ахмад, — прочитал он вслух. Да, погибший отец был Ахмад, врач-педиатр.
— Боже мой! — воскликнул Тай. — Я же его хорошо знал!
Фельдшер посмотрел на Тая.
— Может быть, вы знаете и о его наркотических привычках? — Он помолчал. — Да, этот любимый всеми педиатр был здорово возбужден, когда садился за руль семейного авто.
Послышался шум мотора приближавшегося второго вертолета с миссис Ахмад на борту.
— Нам нужен еще один нейрохирург, — крикнул Тай вышедшей на площадку медсестре. — Кого мы можем вызвать?
— Пака, — ответила она. — Суна Пака.
В десяти милях от больницы, в медицинском центре графства, доктор Пак пытался собраться, осмыслить происшедшее и как-то объяснить то, что увидел на снимке. Ошибки быть не могло. За пять минут отрицание очевидного сменилось безудержным гневом, а потом смирением. У Пака подогнулись колени. В поисках опоры он ухватился за стену и сбил на пол детский рисунок — аккуратное изображение пестрой бабочки. Раздался звон разбитого стекла, и в кабинет вбежали врач и медсестра.
Сун Пак гнал свою «хонду» к больнице, держа на коленях большой конверт со снимком. Глаза его были красны от слез, которые он то и дело непроизвольно смахивал ладонью. Лежавший рядом с ним пейджер беспрерывно жужжал, но он не слышал сигнала. В салоне громко звучала «Рапсодия в стиле блюз». Пак прибавил громкость. Это была первая американская музыка, которую он услышал на родине, в Корее, и тогда же впервые захотел переехать в Соединенные Штаты. Классическая, смешанная с джазом музыка тогда его словно заворожила. Это был музыкальный калейдоскоп Америки, ее плавильного котла, ее имперского сумасшествия. У рапсодии был стальной ритм и трещоточные эскапады — Сун тогда снова и снова проигрывал мелодию в крошечной комнатке общежития на окраине Сеула. Теперь он твердо держал руль и ехал с предельно допустимой скоростью, не обращая внимания на сигналы какого-то водителя за спиной, призывавшего ехать еще быстрее. Но он сейчас мог думать только о прооперированных им больных с глиобластомой. Некоторые прожили после операции несколько лет, но в большинстве случаев срок выживания составлял 14 месяцев, для точности — 14,6 месяца. Столько прожил Тед Кеннеди и, по иронии судьбы, Джордж Гершвин, автор звучавшей в машине, будто реквием, музыки.