Тяжесть измены
Шрифт:
— Любимая. Родная. Моя. Люблю тебя, — шептал он, целуя её живот. — Запах твоей кожи. Звуки твоих стонов. Твой вкус.
Она выгнулась навстречу, его имя сорвалось с её губ. А она вцепилась в его плечи.
— Мой.
— Твой. Навсегда.
Их тела двигались в унисон. Дыхание — прерывистое. Поцелуи — острые. Руки — горячие, ищущие — не могли насытиться прикосновениями. Его рот — жадный, голодный — находил всё: шею, грудь, живот. Он шептал ей, как любит. Она стонала в ответ. Выгибалась к нему, тянулась к нему.
И когда пик страсти пронёсся по ним, срывая дыхание, она вцепилась в него так, будто боялась вновь потерять. Дрожь, лёгкая потеря реальности — а потом они лежали обнявшись. Долго. Молча. Он укутал её в плед, целуя в висок, в нос, в плечо.
— Знаешь, — прошептала она, когда дыхание вернулось. — Раньше я боялась, что между нами страсть сгорела.
Он усмехнулся, прижимаясь лбом к её лбу:
— Мы просто стали огнём тише. Но глубже.
— И горячее, — добавила она.
Он чмокнул её в нос.
— А теперь пошли купаться.
Он вылез из-под пледа.
— Идёшь? — бросил через плечо, уже входя в воду.
Она смотрела на него секунду. Потом — пошла за ним.
Море было ещё тёплым. Шёлковым. Они смеялись. Брызгались. А потом он подошёл ближе. Обнял. И потянул вниз, под воду. Вынырнули. Поцелуи. Солёные, горячие, и шёпот в губы:
— Хочу тебя. Прямо сейчас.
Они выскочили из воды, словно безумные, и, падая на плед, вцепились друг в друга. Жадно, почти отчаянно. Изучали друг друга заново — губами, пальцами, языком. Каждую линию. Каждую родинку. Содрогались, тонули в наслаждении и снова всплывали — в каждой волне, в жарком шепоте. Снова. И снова. Пока не взорвались — с хриплым, срывающимся, обоюдным:
— Люблю…
Они вернулись под утро. Босиком, с песком в волосах, с виной в глазах и дурацкими счастливыми улыбками. Пока они тихонечко пытались проскользнуть в дом, из-за угла вынырнул Тёма — в расстёгнутой пижаме, лохматый, но чрезвычайно бодрый.
— Ага! — сказал он с победной интонацией. — Вы где были?! — прищурился мальчишка, протягивая маме руки для обнимашек. — Папа, а ты почему хромаешь?
— Я не хромаю, — буркнул Алексей, слегка морщась. Ну не объяснять же ребёнку, что ему песок… набился куда не надо.
— Мама! — с ужасом Тёма рассматривал её шею. — Мам, у тебя на шее… тебя кто-то укусил?! И где вы вообще ходили? Я пришёл вам сказать «доброе утро», а вас нет.
Ирина не выдержала — прыснула со смеху.
— Меня… комар укусил.
Алексей поперхнулся воздухом.
— А мы… просто гуляли. — продолжила объяснять Ира.
— Гуляли?! — округлил глаза Тёма. — Ночью?!
Алексей подошёл к жене и обнял за талию.
— Ну всё, хватит уже обниматься и целоваться! — возмущённо бурчал Тёма, слезая с маминых рук. — У вас тут ребёнки некормленные вообще-то! Пойдёмте завтракать,
На террасе вкусно пахло: яичницей, жареным картофелем, свежей зеленью и чесночными гренками. Семья сидела за столом. Елена Андреевна, свекровь, расставляла тарелки, свёкр наливал сок, а Анечка, наевшись каши, старательно скармливала остатки игрушечному зайцу.
Тёма сидел напротив, задумчиво ковыряя вилкой яичницу с картошкой. Потом вдруг поднял голову и спросил:
— Деда, а у тебя ещё остался тот крем от комаров?
— Какой ещё?
— Ну тот, помнишь, когда мы с тобой на рыбалку ездили. Суперсильный. От всех кусачих. Даже от тех, которых не видно.
Дед хмыкнул.
— Да был где-то. Чего вдруг? Ты ж не на рыбалке.
— Да это не мне, — махнул рукой Тёма. — Это маме.
Тишина за столом.
— У мамы, — продолжил он, поворачиваясь к Ирине, — ты ж не видел, деда, но у неё вот тут, на шее такая вава огромная, комарина был наверное просто… ОГО!
Он даже вскинул руки, чтобы изобразить размеры летающей кусачей твари.
— Ты что, мам, ну кто ж ночью без сетки гуляет?
Алексей начал кашлять, подавившись едой.
— Тёма… — выдавила Ирина, тщетно пытаясь прекратить поток разоблачений сына.
— Так что, — повернулся Тёма к деду, — дашь крем? А то посмотри, как мамина шея прямо покраснела! Мам, покажи ему!
Свёкр хлопнул себя по колену:
— Ну ни фига себе! Такой, значит, комар…
Он прищурился на Алексея.
— Укусил, говоришь? А может он поцеловать хотел? Вкусная видать твоя мамка-то…
Ирина, не выдержав, прыснула.
— Дам тебе крем от укусов, — пообещал дед и поднял стакан с соком. — За любовь, ребята. И за комаров, конечно. Без них мы бы и не узнали, кто тут у нас гуляет по ночам, как в медовый месяц.
Когда завтрак закончился, и дети умчались в комнату собираться на пляж, Ирина осталась у раковины — мыть посуду. Руки в тёплой воде, лицо — всё ещё в румянце от недавних «комариных» шуток. За спиной послышались мягкие шаги.
— Оставь, я позже домою, иди поспи, — сказала свекровь, спокойная, с привычной деликатной улыбкой. Она заправила прядь волос Ирине за ухо, словно невзначай.
Ирина хотела возразить, но потом… вздохнула.
— Спасибо.
— Не за что, дочка. Приятно видеть, как ты… сияешь.
Пауза.
— Прямо как я после той нашей рыбалки.
Ирина подняла глаза.
— Ага, — усмехнулась та. — Не спрашивай. Вино, комары, костёр, песок и его отец, который тогда тоже сказал, что «просто посидим у воды». Ну-ну. А через девять месяцев у нас Алёшка родился.
Она рассмеялась и шепнула чуть тише:
— В общем… если клёв хороший — не перебивай. Просто подкидывай дровишек. И не бойся, если лодку немного качает.
Ирина захохотала. А из соседней комнаты донёсся голос свёкра: