Тысяча и одна минута. Том 2
Шрифт:
Мартын Илье и телегу у Мироныча выпросил а тот узнавши, что она и прежде ему принадлежала, отдал с радостью. Да Илья, бравши телегу, и благодарствуя за нее Мироныча, вымолвил последнюю просьбу свою:
– Потап Миронычь! думаю я, сердечно желаю, чтобы моя дума была правая; теперь больше чай не понадобится тебе арапник твой?.. Благоволи его со мной отпустить! Сердцем чую, что не обойдусь без него!
Миронычь было поупрямился такую вещь нужную для обихода домашнего другому отдать, да Мартын упросил; обещал, если понадобится, другой про него добыть.
И Мартын, выехавши из деревни, прощается с Ильей. Заплакал Илья Макарычь, расставаясь
14 приключение. Что Илья принес в гостинец жене
Вот так-то Илья Макарычь и приехал домой, и с кобылой вороной, и с телегою своей, на которой поехал, и с деньгами, скольких бы ему не выторговать, и с лишним умком в голове, и с дорогим советом и с славным гостинцем для жены: с новым ременным арапником.
Хотя он не заметил дома никакого беспорядка, или чего похожого на такое, что видел у Мироныча; однако на все поглядывал из подлобья.
Вскочила жена Агафья, начала его ласкать, миловать, об городе распрашивать, о хорошем пути, о торговле доведоваться… Он уже было и забылся опять, и опять было готов жене насказать всякой всячины… А как стала Агафья толковать о душегрейке кумачной, да приставать, чтобы Илья скорее показал ее, так у него ретивое и заворочилось, так его пот и прошиб опять, так в голове и завозилось все, что он видел у старосты!.
А баба Агафья молчание его за насмешку почла, и высмотревши все, увидевши, что кумачу и духа не пахнет… давай по-прежнему ругать Илью; давай его позорить да досадывать, толкает в телегу, гонит в город опять кумачу покупать.
Вот уж тут-то наш Илья вполне решился выполнить совет Мартына лысого, сказал серьезно и толком жене: «Эх Агафьюшка! неужели ты думаешь я позабыл тебя?.. Я привез тебе душегрейку кумачную готовую и строченую… да нарочно ее пока в клеть отнес, чтобы ты не вдруг обрадовалась!»
Кинулась любопытная Агяфья за душегрейкой в клеть, а Илья за ней… ину греть душу Агафьи арапником, приговаривая разные слова полезные, и надавал ей там советов хороших, и разных имен ласковых.
Прошло с месяц, все соседи и соседки дивовать начали: «что-де, толкуют, стало с Агафьей?.. Бывало она ни нам в речах не уступит, ни мужу пикнуть не даст, а теперь, как съездил Илья в город, стала баба такая тихая, скромная, что любо смотреть!.. Уж не привез ли он зелья какого с собой?..
– Да и то еще диковинка: тиха, скромна стала Агяфья, а ведь как взбеленится, рассердится, если кто помянет про душегрейку кумачную, или хоть просто про кумачь один!..
IV. Сказка о крестьянине Якове, по прозванию простая голова
Милости просим, господа почтенные! Кому угодно Русских щей расхлебать, разъесть Руской каши гречневой? Не все же нам кушать с перцем французский суп! Не к ночи, а ко дню будь помянуто, не приведи нам господи читать страсти этакие! У нас на Руси так не водится, возмите любую Гисторию, в ней сговорятся колдуны с злыми ведьмами, убьют богатыря на повал, на смерть; размечут тело белое но чисту полю; откуда ни возмется старичек-добрячек, с седой бородой в триста лет молодой, притащит живой, да мертвой воды, вспрыснет раз,
Не угодно ли будет послушать вам, люди добрые, вот такую-то Гисторию. Начинаю я рассказывать моим братцам-товарищам, с которыми я вместе рос, ладил и ссорился. Пристали ко мне, отдыху нет: сказку им скажи, да правду им сложи, да еще в добавок и песню спой; и все это сделай с места не сходя, рук не отводя!
Хитер вы народ! подумал я; стал считать, да расчитывать, умом-разумом раскидывать: скажи им сказку, за правду почтут, скажи им правду, сказкой назовут, а песен петь я совсем не горазд. Есть в нашей стороне Украинской казак-молодец, вот этот, так мастер, не нам чета; расскажет тебе сказку разумную – и правда в ней есть; станешь слушать, забудешь и пить и есть. Загадает тебе загадку вот хоть эдакую: трое шли, пять рублей нашли; семеро пойдут, много ли найдут? Бьешься, бьешься, никак не сменяешь. Бывало мелом, на черной доске, выводишь фигуры мудреные, ставишь аз, да буки французские, а и тут задачи эдакой век не выведешь. Вот его-то послушайте, братцы товарищи, так позабудешь, что варенухой, что борщем зовут. Говорит он, что его сказки будничные, а признаться по чистой совести дай Бог их слышать и в великой день.
Ну, уж нечего делать, пришлося начать, придет покончат, только чур моей сказки не перебивать; кто перебьет, тот сам начинай! Садитесь же в кружок, да все передом, и пойдет все с начала, да чередом, всяк себе смекай, да на ус мотай. Будь не красна моя сказка, не мудрая, за то ведь и работа-то не трудная, не сам я ее слагал, а так Бог послал, слыхал я ее от старосты Фоки, прозвищем Красной ус, так уж будет вам любо не любо, я за вкус не берусь; впрочем есть такая поговорка: не о том речь, что некуда лечь, а о том речь, чтобы было что печь; дескать будешь сыт, так и делу квит, наешься как на убой, да и Бог с тобой.
Так вот, други, и послушайте; это сказка не сказка и не присказка, начало с начала, середка на половине, а конец промелю, так не будет и в помине.
У некоего мужичка богатого, разумного, тороватого были ус, да борода, да жена молода; ус посалит, бороду погладит а с женой не поладит; то ей дай, да другое ей дай, сшей сарафан, купи запайку; этого накупишь, еще подавай! Плохо пришло дяде Якову, хоть велика мошна, да вся изошла, а Марфе жене нет и нуждушки, нашей ей обновы, сам хоть волком вой! Ну вот братцы-товарищи, видно, что жениться не всем хорошо!
Думает наш Яков, инда одурьвзяла, хоть идти себе в лес, да повеситься, загубить молодецкую голову с горькой думою. Ведь кто этого на свете не ведает: коли пуст кошель, тяжко на сердце. Думал он долго и не выдумал, что ему делать с головой своей. Между тем приходит время тяжкое, ходит выборный по деревне, да по окнам стучит: «эй миряне, эй люд честной! везите оброк на господской двор!» Обмерло сердце у Якова, опустились его руки: пуста мошна! Идет он к своей жене, повеся голову. «Нутка, Марфутка, разделывайся, все я в тебя прожил, теперь сама, как хошь! «Батюшки светы, как вскинулась Марфа Сидоровна. И пьяница ты, и такой сякой, и там-то тебя видели, и то-то ты пил!»