Тысяча Имен
Шрифт:
С тем же успехом можно было ловить руками клочья дыма. Сон поблек, рассеялся, и Винтер, открыв глаза, увидела над собой знакомую синеву армейского брезента, сквозь которую проникал слабый свет, — это означало, что солнце поднялось уже высоко.
«Что–то здесь не так». Винтер попыталась сообразить, сколько же прошло времени. Когда она спасла полковника и других пленных, была середина ночи, а потом… Память не могла дать внятного ответа. Винтер смутно помнила, как ее привели в палатку и чуть позже заставили выпить несколько глотков воды. Кто–то озабоченно склонялся над ней. Но кто?
— Бобби! —
— Да, сэр? — тут же откликнулся рядом знакомый голос. — Винтер? Ты проснулась?
— Да, наверное. — Винтер моргнула слипшимися веками.
— Как ты себя чувствуешь?
Винтер ответила не сразу. Боль, проснувшаяся вместе с телом, все отчетливей давала о себе знать. Нос распух и стал вдвое больше, а каждый вдох болезненно отзывался в левом боку. Она попыталась шевельнуться — и избитое тело тут же откликнулось новыми приступами боли.
— Паршиво, — сказала она наконец, снова закрывая глаза. — Точно меня перепутали с боксерской грушей.
— Можешь сесть?
Винтер слабо кивнула и, опершись на руки, попыталась приподняться. Тут же нахлынуло тошнотворное головокружение. Руки Бобби легли ей на плечи, поддерживая. Вновь открыв глаза, Винтер обнаружила, что капрал обеспокоенно смотрит на нее.
— Тебя осматривал полковник, — сообщила Бобби. — Нос на самом деле не сломан, но голове изрядно досталось. Полковник сказал, что ты можешь почувствовать дурноту, но это пройдет.
«Полковник. — В памяти тотчас же вспыхнул их последний разговор. — Неужели он и вправду… то есть… он знает, кто я, но никому не скажет?» Это противоречило всему, что Винтер знала об окружающем мире.
— Все будет хорошо, — произнесла она, обращаясь не столько к Бобби, сколько к себе самой. Осторожно потрогала нос и скривилась от боли. — Зверя мне в зад! Он точно сказал, что не сломан?
Бобби кивнула:
— Если сможешь подняться на ноги, надо будет привести тебя в порядок. Графф хотел осмотреть твои ребра, но полковник сказал, что тебя лучше не беспокоить. — Капрал запнулась. — А он… он видел, что?..
— Он все знает. — Винтер издала невеселый смешок, отозвавшийся острой болью в боку. — Обещал никому не рассказывать, так как я спасла ему жизнь и все такое прочее.
— Хорошо, — сказала Бобби. — Это хорошо.
Винтер окинула взглядом свою одежду. На ней был тот же мундир, в котором она дралась с Дэвисом, под мундиром та же разодранная рубашка — все заскорузлое от грязи и крови. На плече осталось большое кровавое пятно. Содрогнувшись от омерзения, Винтер принялась лихорадочно расстегивать мундир. Онемевшие пальцы не слушались ее, и после второй неудачной попытки вмешалась Бобби.
— Позволь мне, — придвигаясь ближе, мягко сказала она. Ловко управившись с пуговицами, распахнула мундир и отвернулась, краснея, когда Винтер стянула и брезгливо отшвырнула его, словно обнаружила там паучье гнездо. Бобби указала на ведро, стоявшее у койки. Рядом с ведром лежал кусок чистого полотна.
— Искупаться как следует вряд ли выйдет, но хотя бы можно смыть кровь. Если ты, конечно, не…
Винтер медленно выдохнула и тут же ощутила, как заныли ребра.
— Я не против, — сказала она.
Больше двух лет миновало с тех пор, как Винтер раздевалась донага в чьем–то присутствии,
Винтер так и не сумела подробно вообразить, что произойдет тогда, но сама эта мысль приводила ее в такой ужас, что она торопливо завершала омовение и вновь натягивала искусно перешитый по ее меркам мундир. Теперь, когда наихудшие опасения стали явью, Винтер уже и не знала, стоит ли так бояться. Тем не менее избавиться от многолетней привычки нелегко, и, даже если полковник был готов благосклонно отнестись к тому, что в его полку служит женщина, Винтер не ожидала того же ни от солдат своей роты, ни от других офицеров.
Разодранная нижняя рубашка так пропиталась кровью Дэвиса, что спереди стояла коробом, точно накрахмаленная. Винтер, передернувшись от отвращения, швырнула ее прочь и, стараясь не глядеть на Бобби, принялась возиться с поясным ремнем. Спустив с ног форменные брюки и подштанники, она пинком отправила их подальше и присела на койку.
Бобби присвистнула сквозь зубы. Винтер оглядела себя и содрогнулась. За прошедшее время кровоподтеки и синяки чуть поблекли, но все же почти сплошь покрывали тело иссиня–черными пятнами — как будто она подхватила некую чудовищную заразу. Левый бок, по которому пришелся пинок Дэвиса, заметно распух и болезненно отзывался на любое прикосновение.
— Вот же сукин сын! — пробормотала Бобби. — Даже жалко, что ты прикончила этого ублюдка. Уж я бы поучила его хорошим манерам.
Винтер слабо усмехнулась:
— Для этого тебе пришлось бы встать в очередь.
— Я должна была быть там, с тобой.
— Ты однажды уже спасла мне жизнь, и тебя при этом едва не разрубили пополам. Ничего страшного, переживу. — Винтер потрогала левый бок и опять скривилась от боли. — Наверное.
— Ссадины на спине надо промыть. — Бобби повелительно указала на койку. — Ложись на живот.
Винтер оперлась подбородком о подушку, чтобы не касаться ее избитым лицом, и замерла. Сухой теплый воздух щекотал обнаженную кожу. От первого прикосновения влажной тряпки она вздрогнула. Бобби остановилась.
— Извини, — проговорила она. — Я буду осторожна.
На самом деле процедура оказалась даже приятной. Правда, синяки ныли всякий раз, когда влажная тряпка задевала их, но Бобби действовала крайне бережно, размачивала присохшую кровь и лишь затем аккуратно протирала. Там, где кожа была содрана, боль обжигала так, что Винтер пришлось закусить губу, чтобы удержаться от крика.