Тысяча Имен
Шрифт:
— Д-да, капрал? Что случилось?
— Извините, сэр, — сказал Бобби. — Я не хотел вас будить.
— Ничего страшного. — Винтер зевнула. — Просто день был долгий, только и всего.
— Это правда, сэр, долгий. Для всех нас, сэр. — Юноша поколебался. — Ужин будет снаружи, сэр. Может, вы захотите к нам присоединиться?
Пустой желудок жалобно заурчал — у Винтер с самого завтрака во рту не было ни крошки. Тем не менее она покачала головой:
— Не уверен, что это будет… уместно.
— Тогда я принесу вам что–нибудь сюда, сэр, — сказал Бобби. — Как только будет готово.
— Спасибо,
Капрал козырнул и ушел, отпустив полог палатки. Полог соскользнул вниз, прикрывая вход. Винтер потерла щеки, пытаясь взбодриться, потом виски, чтобы отогнать неотвязную ноющую боль.
Снаружи донесся невнятный гул голосов, то и дело прерывавшийся взрывами смеха. Интересно, какая доля отпущенных шуточек касается нового сержанта? Впрочем, это в порядке вещей.
Винтер неуклюже придвинулась к столу и попыталась сосредоточиться на счетной книге, но цифры дрожали и расплывались. Протирая глаза краем ладоней, она уловила вдруг зеленую вспышку. Ей привиделись зеленые глаза и мимолетная улыбка.
Винтер вцепилась пальцами в волосы: «Джейн, но почему именно сейчас? Три года прошло… — Ногти уперлись в кожу головы, впились до боли, словно на руках выросли звериные когти. — Чего еще ты от меня хочешь?»
Сделав над собой усилие, девушка опустила руки, сложила их на коленях и выпрямилась. Сердце отбивало лихорадочную дробь, попадая в такт пульсирующей боли в висках.
«Рыжие волосы, темные и маслянисто–липкие, струятся между моих пальцев… Разве может являться призрак того, кто вовсе не умер?»
По стойке палатки отрывисто постучали. Винтер открыла глаза и сделала долгий судорожный вдох.
— Это я, сэр. Бобби.
— Входи.
Капрал вошел осторожно, явно преисполненный решимости больше не заставать своего сержанта врасплох. В руках у Бобби был поднос с жестяной дымящейся миской — палатку тотчас наполнил запах приправленной специями баранины — и парой галет. Винтер приняла поднос, поставила на стол поверх счетных книг и с неподдельным воодушевлением набросилась на еду. Поспешное бегство из Эш–Катариона ввергло полковое снабжение в сущий хаос, и качество пищи серьезно ухудшилось по сравнению с теми временами, когда полк стоял в столице Хандара. Очевидно, новые офицеры навели порядок в работе кухни. Из баранины состряпали не жаркое, а скорей густую похлебку, и галеты, размягченные в пряном вареве, приобрели вполне съедобный вкус.
И только когда Винтер почти расправилась с едой, она заметила, что на подносе лежит сложенный листок бумаги. Перехватив ее взгляд, Бобби деликатно кашлянул:
— Это для вас, сэр. Только что прибыл курьер от лейтенанта.
Он умолк, разрываясь между любопытством и хорошими манерами. Сунуть нос в записку он явно не рискнул.
Винтер кивнула, взяла записку и сломала восковую лепешку печати. Текст был кратким и по существу, хотя наспех нацарапанная подпись оказалась почти неразборчивой. Винтер перечитала записку — на тот случай, если что–то не так поняла с первого раза.
— Сэр? — нетерпеливо проговорил Бобби, пожирая взглядом ее лицо.
Винтер откашлялась:
— Нам приказано завтра с рассветом свернуть палатки и к десяти утра быть
— Так точно, сэр! — воскликнул Бобби, отдавая честь. Затем развернулся, явно довольный таким ответственным поручением, и покинул палатку.
Быть готовыми выступать? Винтер с чувством признательности позволила этой новой заботе заслонить и возню со счетной книгой, и свои воспоминания. Куда выступать? К бухте, где стоит флот? Такое, конечно, было вполне возможно, хотя Винтер предполагала, что корабли вряд ли уже успели пополнить запасы. В таком случае — куда? На искупителей? Винтер усмехнулась. Ей не верилось, чтобы даже у полковника хватило безумия решиться на такое.
Маркуса разбудили стоны и проклятия солдат первого батальона, которых лейтенанты безжалостно будили и вытаскивали из палаток. Он торопливо оделся, наскоро переговорил с Фицем и отправился искать Януса.
Полковник ждал у ворот, наблюдая за тем, как его подчиненные сворачивают лагерь. Если не считать коня, смирно стоявшего на месте с достоинством, присущим чистокровному ворданайскому скакуну, Янус был совершенно один. По всему внутреннему двору складывали палатки и разбирали оружие. Первый батальон, которому предназначалось почетное место во главе походной колонны, уже начинал строиться.
Полк, подумалось Маркусу, напоминает змею, которая на отдыхе свивается тугим клубком, образуя более–менее организованный лагерь с рядами палаток, коновязями и артиллерийским парком. Сборы снаряжения будут вестись еще долго, даже после того, как головная часть колонны двинется в путь. У каждого батальона имеются свои обязанности в процедуре свертывания лагеря — в зависимости от его места в колонне. Первый батальон тронется с места, увлекая за собой второй, и так будет продолжаться до тех пор, пока змея не поползет, вытянувшись целиком, по дороге.
Маркуса беспокоил именно хвост. Орудия Пастора смогут более- менее выдерживать общий темп, но повозки с припасами, запряженные волами, во время отступления из Эш–Катариона растянулись по ухабистой дороге на несколько миль и прибыли на место, когда уже совсем стемнело. Сейчас Маркус смотрел на лежавший перед ними тракт, и ему чудилось, что за каждым камнем прячутся разведчики десолтаев, а в каждом ущелье засела шайка фанатиков–искупителей.
Топот копыт за спиной не сразу отвлек его от этих мрачных фантазий. Янус оглянулся.
— А, — сказал он, — полагаю, это командир нашей кавалерии. Капитан, не будете ли вы так любезны представить нас друг другу?
— Конечно, сэр. — Маркус подождал, пока всадник спешится, звеня шпорами. — Полковник, позвольте представить вам капитана Генри Стоукса. Капитан, это полковник граф Янус бет Вальних–Миеран.
— Сэр!
Капитан Стоукс истово, как всегда, отдал честь. Генри, как Маркус называл его в глаза, хотя и офицеры, и рядовые полка гораздо больше знали его по прозвищу Зададим Жару, был коренастым кривоногим человечком с грудью колесом и повадками павлина. Его оружие всегда было начищено до нестерпимого блеска, и Маркус мог побиться об заклад, что сегодня Зададим Жару задал своей амуниции внеурочную чистку. Лицо капитана застыло в яростной решимости.