Тысяча разбитых осколков
Шрифт:
Ничего в те дни не было реальным.
— Я не пойду, — сказал я с мрачным предупреждением в голосе. Но мой отец остался невозмутим. Он поднялся на ноги. Когда-то его широкое и высокое телосложение возвышалось надо мной, но теперь мой рост шесть футов четыре дюйма поставил меня на три дюйма выше него, мои широкие плечи и спортивное тело соответствовали его силе и мощи. "Больной никогда не прощу тебя за это, — сплюнула я, тихие крики моей мамы на заднем плане рикошетили от постоянного щита, который я держал вокруг себя. Казалось, ничто не проникло в эти дни.
Папа сунул
Я знал, что его решение не изменится.
Я завибрировал на месте, обжигающий жар пронзил меня, словно я был сделан из лавы. Не взглянув на маму, я побежала к двери, хлопнув ее на выходе из дома. Я бросился в свой джип. Мое дыхание превратилось в белый туман, когда оно встретило ледяной холод. На окрестных полях лежал глубокий снег, и мои ботинки промокли насквозь, пока я шел от дома до подъездной дороги. Зима крепко держала Новую Англию в сжатом кулаке.
Я положил руки на руль, сжимая кожу. Как и каждый раз, когда я садился за руль, мне в голову врезалась та ночь. У меня дрожали руки, просто сидя в джипе. Мое дыхание стало затрудненным, и я почувствовал слабость, такую чертовскую слабость от того, как воспоминания сбили меня с ног, от того, как простое сидение в машине могло меня разрушить, что я отдался гневу внутри. Я позволила ему затопить мое тело, горячее и мертвенно-бледное, пока я не затряслась от него. Мышцы в груди так напряглись, что заболели. Я стиснул зубы, позволяя горячему огню внутри меня выжечь любые следы того, кем я был раньше. Я позволял ему строиться и строиться, от пальцев ног до головы, пока это не стало всем, из чего я был сделан. Тогда я позволил этому взять верх. Я передал поводья и с ревом помчался в ночь, полный ярости, которая пыталась вырваться наружу. Я ударил руками по рулю, выбил ногу, пока ступня не столкнулась со стереосистемой, выбивая ее из приборной панели, пока она не повисла, подвешенная передо мной.
Когда мой голос стал хриплым и у меня перехватило дыхание, я остался напряженным на сиденье и посмотрел на белый деревенский дом в фермерском стиле, который когда-то был моим убежищем. Теперь я ненавидел это место. Мой взгляд скользнул к верхнему правому окну, и кусочек боли сумел проскользнуть сквозь него, пронзив мое сердце. — Нет, — прошипела я и отвела взгляд от спальни. Не сейчас . Сейчас я не впускал эту боль.
Я пытался переместить машину. Но на мгновение меня парализовало. Пойманный в чистилище, куда меня загнали год назад. Когда все перевернулось десять центов, и маска-формочка, скрывавшая нашу идиллическую семейную жизнь, была решительно сорвана…
Я закрыл глаза и позволил огню взять верх. Вставив ключ в зажигание, я открыл глаза и выехал с подъездной дороги, шины пытались найти опору на черном льду, покрывавшем нашу грунтовую подъездную дорогу. Я почувствовал запах гари резины, когда выжал педаль газа на максимум. Страх водить машину присутствовал, как субфебрильная лихорадка, которая вот-вот поднимется. Но я сдержался. Просто позволяю себе сжечь и выпотрошить любую эмоцию, которая пыталась пробиться наружу.
Так должно было быть. Я не мог опуститься обратно в то место, где все было пусто и ненужно, в провал, из которого невозможно выбраться. Вместо этого я погрузился
Но в основном я сосредоточился на ненависти к нему . Ненависть и ярость, которые я испытывал по отношению к нему, были ревущим костром, залитым бензином.
Я моргнул, возвращаясь в себя. Я ехал без направления, без мысли, потерявшись в своей голове, и обнаружил, что приближаюсь к единственному месту, от которого старался держаться подальше.
Нам нужно что-то попробовать…
Слова моей мамы крутились в моем мозгу. Нет, они хотели, чтобы я ушел. Они хотели избавиться от сына, который вызывал у них раздор. Мне! Никаких разговоров о другом сыне. Но я, тот, кто остался. Тот, который он оставил позади. Тот, о ком он даже не заботился, когда сделал то, что сделал…
Первые признаки того, что моя грудная клетка сжимается, начали колоть мою грудину. В отчаянии я въехал на парковку и распахнул водительскую дверь. Холод суровой зимы Массачусетса ударил по моей коже. Моя черная футболка, шапка и рваные джинсы не спасали от холода. Но я позволил этому проникнуть в мои кости. Я хотел причинить боль. Это был единственный раз, когда мне напомнили, что я еще жив. Это и гнев, который проник в мою душу год назад и с тех пор только усилился.
Прежде чем я осознал это, мои ноги начали двигаться. Я проезжал машину за машиной, узнавая каждую. Что я вообще здесь делал? Мне не хотелось оставаться здесь, но ноги продолжали толкать меня вперед. Они провели меня через боковую дверь, где звуки, которые когда-то были для меня домом, теперь казались далекими и неинтересными. большую часть моей жизни. Тихие голоса, выкрикивающие призывы, клюшки, шлепающие по льду, шайбы и лезвия, прорезающие стекло.
Однако я ничего не почувствовал.
Поднимаясь по лестнице все выше и выше, я не останавливался, пока не оказался в носовом кровотечении, далеко вне поля зрения. Я сел на жесткое пластиковое сиденье и сплел руки вместе. Каждый мускул моего тела был напряжен, а глаза сосредоточились на льду. Я наблюдал, как тренируются мои бывшие друзья и товарищи по команде. Делаем пробежки, отрывы и деки. Удар за ударом по Тимпсону, вратарю, который редко пропускал мяч. Его прозвище «Шут Аут» было не просто так.
"Здесь!" — позвал самый знакомый голос, прорезавший арену, и я почувствовал острый укол в живот.
Эрикссон рванул вперед, перехватил шайбу и взмыл вверх по льду. Точно прицельным выстрелом он влетел в сетку, зажег фонарь.
Раньше я был рядом с ним.
Моя нога подпрыгивала от волнения, и я старался не вдыхать свежесть льда, чувствовать остроту холодного воздуха, наполняющего арену. Я сняла шапку и провела рукой по темным волосам. Татуировки на тыльной стороне моих рук выделялись на фоне моей бледной кожи. Татуировки. Столько татуировок и пирсинга теперь покрывало мое тело, почти стирая все следы того человека, которым я был раньше.