Тюремные дневники, или Письма к жене
Шрифт:
«Два-три-четыре. Трое». Выходим на лестницу и поднимаемся на крышу.
Идем по коридору к открытому прогулочному дворику. Стоящий в коридоре охранник передает по рации: «Два-три-четыре на месте». И захлопывает за нами дверь.
Прогулочный дворик — это довольно большая открытая бетонная ячейка (примерно семь на семь метров). Сверху, на высоте около четырех метров — крупная стальная сетка. Продолжительность прогулки — в среднем около часа. В банные дни прогулок нет.
Банные дни — раз в неделю. Ну, про баню я тебе уже писал.
Что еще? Приблизительно раз в
Да, еще библиотека какая-то мифическая тут есть, но это уж на каком-то совсем уж пещерном уровне. Ни каталога, ни списка — ничего!
Говоришь, к примеру, «что-нибудь из классики», и библиотекарша (Жанночка) приносит что-то по своему усмотрению «из классики». А с воли, между прочим, книги передавать нельзя. Вот как хочешь, так и выкручивайся. Или телевизор смотри! Впрочем, проблема чтения здесь никого, похоже, особо не волнует. Всем и телевизора вполне хватает.
(Вася, например, сразу заявил: «Читать я не люблю!») Один я, блядь, урод какой-то!
Р.S. Кстати, я писал тебе на днях, что «Чикатилло» — это погоняло одного из обитателей соседней камеры. Так вот, теперь выяснилось, какого именно. Оказалось — холодильника. Так они его любят, что даже имя для него специальное придумали. В общем, посидишь тут еще пару лет — и тоже со шкафом начнешь здороваться. По имени-отчеству к нему обращаться.
Р.Р.S. Черт! Про мусор забыл. Вечером, часов в семь-восемь мусор из камеры выносят. Мусорное ведро. Открывается дверь, и дежурный мусор громко говорит «Мусор!» Представляется, в общем. Кто-нибудь из нас (кто ближе к двери) подхватывает ведро, выходит в коридор и вываливает его в специальный контейнер, который развозят шныри.
После чего возвращается в камеру.
28 апреля, понедельник
Простыл после бани. Точнее, из-за бани. А еще точнее из-за мусоров. Пидорасы они, короче! Это и есть главная причина.
— В баню готовы?
— А когда идем?
— Прямо сейчас! Ждать не буду!
Все разделись до трусов и… целый час потом сидели голые. А на улице холод, окна нет, дует. Как тут не простынешь!
— Ну, долго еще нам сидеть?
— Да пидорасы они ебучие, неотъебанные!
(Вот-вот! Полностью с этим согласен. Именно из-за этого-то я и простыл!)
Банный диалог Вити с Костей.
— Вась, ну ты, в натуре, и растолстел!
— К Мордовии готовлюсь. Это ты тощий, как скелет.
— У меня обмен веществ ускоренный. Поэтому я такой резкий и быстрый!
— Как понос.
После бани все, слава Богу, ложатся спать. Один только Костя долго ворочается, ерзает… потом, наконец, встает и садится пить чай. На подбородке у него свежий порез.
— Кость, ты что, порезался?
— Да Димон брился полчаса. Ждал, пока мусор придет. Я уже потом брился на скоряк.
— Ты
— Ты же спишь?
— У меня златоусский сон. (Вполглаза. Вроде и сплю, а сам все вижу.) Ах-ах!.. Брился он на скоряк!.. Ты чего вообще мою бритву брал?
— Носим ношеное, ебем брошеное! Ладно, тоже пойду еще полежу.
— Иди, полИжи! Только, вась, без меня. Я тут вообще не при делах.
«Тоже»!.. Ты, вась, следи за базаром! А то смотри, спрошу, как с понимающего. (С человека, совершающего что-то умышленно, а не по неведению; с ведающего, что творит.)
— Не боюсь я ни ножа, ни хуя! Я вообще за любой кипеш, кроме голодовки! Ты чего загазовал? В образ вошел?
Вечером все смотрят телевизор. Какой-то там, блядь, очередной «хороший концерт». На экране прыгает довольно симпатичная молоденькая певичка. «Вот бы кого об шляпу ебнуть!» (Трахнуть).
Р.S. Поздно ночью опять заказали Андрея из верхней камеры. Завтра на пять тридцать «с вещами». Значит, все-таки переводят на Пресню.
Витя расстроен, Костя просто в шоке. Неужели действительно очередь теперь за Витей?
29 апреля, вторник
Целый день прошел в напряженном ожидании, не закажут ли и Витю?
Отчаяние Кости от одной только этой мысли было так велико, что он даже всерьез стал рассматривать идею привлечения к работе на решке Васи. Хоть как-то! Скажем, для точковки (записывании данных о малявах и грузах — время и пр.).
Вася, впрочем, сразу же категорически отказался: «Я ничего не умею! Я даже писать-то толком не умею! Слово «хуй» с тремя ошибками пишу!» — «А на работе что ты делал?» — «На работе я только расписывался». (Уникум, твою мать! Писать он, видите ли, не умеет! А кто умеет? Мне, что ль тогда придется? Ну что, блядь, за невезение!)
Весь день сидели, напряженно вслушиваясь и вздрагивая от малейшего шороха в коридоре. Витю пока так и не заказали, но зато к вечеру обрушился новый пиздец. В соседнюю хату заехал вор.
«Ну, все! — обречено сказал Костя. — Вот теперь действительно все. Пиздец! Даже если Виктора и не увезут. Движение сейчас начнется круглосуточное. Ему же вся тюрьма писать будет, и все через нас».
Р.S. Следователи, между прочим, сегодня так и не явились, хотя и собирались. Наверное, перед праздниками в очереди стоять не захотели. Тут сейчас такое творится!.. Столпотворение! «Ты скажи им:
«Пораньше приходите, мудаки деревянные. Когда нет никого!» — посоветовал мне Витя.
30 апреля, среда
Два главных события дня. День рождения у Кости и психиатрическая экспертиза у Васи. Как ни странно, события эти, на первый взгляд совершенно независимые, оказались на самом-то деле очень тесно между собой связаны и переплетены. Впрочем, еще Ламартин в свое время заметил: «Tout se lie, tout s'enchaine dans ce bas monde!» («Все связано, все переплетено в этом жалком мире!» — в этом жалком тюремном мире!)