Тюремный вальс (стихи)
Шрифт:
И на ту дорогу выводили ноги,
И свою березоньку - тебя я повстречал.
И опять преграды, и опять тревоги,
Нежная березка - разлучают вновь.
Эх! Пройду и эти трудные дороги,
Тебе, моя красавица, принесу любовь.
16 марта 1998 г.
* * *
Встает над Россией огромное солнце,
И синее небо мерцает зарей,
И вот уже луч постучал мне в оконце,
Все небо горит над моею Москвой.
Моя дорогая столица России,
Ты
Как часто в разлуках мне ветры чужие
К тебе разжигали любови огня.
Меня увозили в далекие страны
И там оставляли на множество лет,
Но я возвращался, как это ни странно,
И знал, что роднее Москвы моей нет.
Вот я иду по Тверской, по Манежу...
Как все изменилось! Но в сердце моем
Живешь ты, столица, такою, как прежде,
Живешь ты, Москва, своим старым огнем.
16 марта 1998 г.
* * *
Неужели мосты сжигать
Так легко и просто?
Счастье под ноги бросать,
Словно просо?
Неужели говорить:
Мол, люблю, люблю,
А самой обманом жить,
Словно кораблю?
Неужели в глаза глядеть
С искренней улыбкой,
А другому песни петь
Нежно, сладко, зыбко?
Неужели, посидев
С шоферюгой рядом,
От любви аж окосев
Всем влюбленным взглядом,
И в одиннадцать часов,
Словно бы с работы,
Возвращаться без трусов
Каждые субботы?
Звонит муж: приду встречать?
Не приходи, не надо,
Я сама могу домчать,
Ведь автобус рядом.
Но автобус не идет.
Он пропал куда-то?
А ее "москвич" везет
К дому, дом-то рядом!
Муж-мудак в окно глядит,
Ждет свою зазнобу.
В "москвиче" она сидит,
С шоференком оба
Насмехаются над ним.
Дятел косоглазый!
Проглядит глаза свои,
Не понявши сразу.
Он давно не нужен ей,
Да и был ли нужен?
С тонкой шишкою своей
Разве только мужем.
Обмануть ей дурака
Ничего не стоит,
Пусть в больнице он пока,
А соседи скроют,
Что к ней часто приезжал
Видный паренечек
И не раз с ней ночевал,
Не один разочек.
Муж, снимай скорей рога,
Отдавай другому.
Коли честь так дорога
Бей же по разводу!
2000 г.
Песнь о дубе
Дуб был раскидист и красив,
Земля в него вдыхала силу.
И света яркого прилив
С рассветом солнышко дарило.
Он на распутье трех дорог
Стоял задумчивый и гордый,
В тени укрыться странник мог,
Под той листвой - зеленой, твердой.
Гордился дуб своей
Он вдаль кидал любовно взоры...
Он видел город молодой,
Поля, леса, седые горы.
Он много видел, много знал,
Дуб был царем лесной природы!
Он с ветром шелестя играл,
Поэты пели ему оды.
И вдруг не стало птичьих песен.
В испуге сник дремучий бор.
А по дороге с пылью вместе
Примчался смерч с далеких гор.
И молния вонзило жало
В кору красавца моего.
Качался Дуб, земля дрожала,
И с корнём вырвал смерч его!
Так на распутье трёх дорог
Лежал мой Дуб и встать не мог.
А ведь, бывало, в жаркий день
Прохладу он дарил и тень.
Иссохнул Дуб за много лет,
И здесь порой грустит поэт.
Тюремный вальс
Разговора не получилось. Павел Трофимов был апатичен и вял, реакция замедленна, ответы односложны.
Он смотрел мимо меня пустыми, казалось, невидящими глазами.
В углу камеры стоял надзиратель, тихонько похлопывая дубинкой по ладони. С приговоренными к смерти разрешалось общаться только в присутствии охраны.
Передо мной сидел двадцатидвухлетний парень со скованными наручниками руками.
Ничего не осталось от молодого отморозка, державшего в страхе весь район вокруг завода малолитражных двигателей.
Ночью он с подельниками поджидали припозднившихся прохожих, затаскивали их на пустырь, раздевали, снимали часы, отбирали деньги и убивали заточками.
Потом их повязали опера угрозыска. Следствие, суд, высшая мера четверым, а пятому, как малолетке, десять лет.
Я приехал писать о том, как заводской комсомол упустил пятерых товарищей по ВЛКСМ. Уговорили начальника тюрьмы, вопреки всем правилам, разрешить мне поговорить со смертником.
Но разговора не получилось.
– Все, пора, - сказал старшина-надзиратель, - вы уж извините, но больше он ничего не скажет, боится очень.
Я встал. Надо было что-то сказать Трофимову. Любая форма прощания не соответствовала обстоятельствам нашей встречи.
Поэтому я сказал:
– С наступающим Новым годом.
– Если доживу, - впервые за этот час с надеждой ответил он.
– А куда ты денешься, Трофимов, - усмехнулся старшина.
– Кассация твоя в краевом суде, потом в республиканский пойдет, потом в Верховный СССР. Так что сидеть тебе у нас еще минимум год.
– Год?
– радостно переспросил Трофимов.
– Год, год, - ответил старшина и рявкнул: - Руки!
Я вышел. В камеру выдвинулся второй надзиратель.
Дежурный офицер провожал меня к начальнику тюрьмы.