Тюрьма
Шрифт:
Боже! Боже! Мог ли этот комок, направляясь в провинциальное болото, хоть на мгновение вообразить, что его доброе имя свяжут с ловким побегом заключенного и смертью попа, а сам он так унизительно затрепещет перед выряженным попугаем бандитом?
Но это лишь поначалу так казалось. Да хоть бы и струсил, как говорится, струхнул маленько, но что с того? С кем не бывает… Зачем думать, будто нет возврата, — вот вопрос. Ну, спровоцировали его, и он обернулся на миг оловянным солдатиком, так что же, это уже как есть позор, легший несмываемым пятном? Положим, в прошлом не выпало яркого случая испытать свою воинскую доблесть, но ведь и сомневаться в себе как в честном и всегда готовом свято блюсти офицерскую честь, отлично вымуштрованном — хоть сейчас на парад! — господине, будущем убедительном генерале, пожалуй, что и маршале, оснований не возникало. А теперь мельтешат перед мысленным взором
Но что это за ахинея такая, чтоб афериста, подонка, разбойника с большой дороги уважительно величать по имени-отчеству, а о себе уничижительно мыслить в третьем лице? Так дело не пойдет. Федор Сергеевич уже знал, его конечная цель — удачными маневрами и ценой огромных усилий заманить подлеца Дугина в ловушку и обезвредить, собственно говоря, ликвидировать этого опасного врага общественных устоев и основ нравственности.
А зачем, говоря вообще, Дугину понадобилось привлекать к делу постороннее лицо, да еще из числа военных, заведомых противников? Не рассчитывал же он в самом деле, что подполковник возьмет да подпишет приказ об освобождении его брата? Для связи с младшим Дугиным можно было завербовать и чин поменьше. Единственное разумное объяснение: старший Дугин страхуется на случай провала. Если его брату не посчастливится улизнуть, один подполковник и будет в состоянии защитить незадачливого зэка от разъяренных охранников. Хитро, но рискованно! Ведь подполковник мог совершенно не испугаться угроз, дикого и наглого шантажа. Получается, бандит читал в его душе лучше, чем он сам.
Читал, да не дочитал! Конечно, сам подполковник — и кто только тянул его за язык! — как раз и подсказал блестящую идею побега. Эти переговоры, первые настоящие переговоры с бунтующими, и, разумеется, последние перед штурмом, — весьма серьезный и скользкий момент в предстоящем подавлении мятежа. Примерно так: обе стороны выставляют равное количество участников; никакого оружия; эти договаривающиеся стороны должны быть представлены отнюдь не случайными лицами. Само собой, увяжется Филиппов и его выводок, а это довесок, это мягкая почва, болотце, можно провалиться, можно, однако, и сыграть на этом здорово. Более благоприятного шанса бежать, чем эти переговоры, у Дугина-младшего не будет.
Конечно, расчет строился на ожидании, что подполковник вытащит зэка Дугина из лагеря, воспользовавшись какими-то своими, неизвестными злоумышленникам каналами. Но это в прошлом, а нынче принят к исполнению план, предложенный самим подполковником. И вот если теперь опомниться и повернуть против Дугиных, то как объяснить коллегам эту подсказку, этот реалистический вариант побега? Они скажут: подполковник, как хотите, но вы вступили в преступный сговор с бандитами, вы улыбались как слабоумный, позволяя втянуть вас в адскую авантюру, хотя вполне сознавали, что впоследствии все мы, всем миром, как бандиты, так и здоровые члены общества, пожелаем с презрением вышвырнуть вас во тьму внешнюю. Он проявил преступную инициативу. Так оно и есть. Он отдает себе отчет. Отчитается и перед другими. Но можно вывернуться. Можно даже всем миром вывернуться. Где наша не пропадала! Он предложит: доложим Дугину-старшему, на какой день назначены переговоры. Негодяй, ясное дело, потребует участия малоопытного оперативника, к примеру сказать, невзрачного такого человечка, трусливого, из тех, что только позорят ряды правоохранителей.
Вот! Подполковник погрузился в размышления. Дугин-старший решит, что оперативник никуда не годится, а оперативник будет хоть куда. Размышления подполковника, в данном случае, носили противоречивый, интеллигентский характер и не заключали в себе никаких догм, ничего схематического, как можно было ожидать от военного человека. Ищем оперативника, который, может быть, и падет смертью храбрых, а побега не предотвратит и даже нисколько не помешает предполагаемому беглецу. Но это одна видимость. Виталий Павлович поверит, что все идет по плану, и в какой-то момент даже вообразит, будто его брат на свободе, ему и в голову не вступит, что его разыгрывают. Где ему догадаться, что он впал в ошибку; такого сознания, чтобы распознавать свои ошибки и развенчивать видимости, творимые по-настоящему искусными людьми, у этого самовлюбленного
Довериться подполковник решил майору Сидорову и большеголовому прокурору, и это было необходимо, поскольку действовать в одиночку было бы чересчур рискованно. Собрались в кабинете начальника лагеря, и штабист, напустив на себя особую значительность, вымолвил, едва размыкая губы, как-то устрашающе выцеживая слова:
— У меня для вас сообщение чрезвычайной важности, товарищи…
Слушатели судорожно затолкались в глубину оказавшегося вдруг огромным и словно раскрывшим алчущую пасть дивана. Только что сидели чинные и с пучками саркастических искорок в выпученных глазах, и вот уже тон подполковника, его стать, его вступительное слово повергли их в трепет. Он изложил содержание беседы, имевшей место в гостинице, и свои гипотезы на тот счет, как в действительности следует провести переговоры с делегацией бунтовщиков. Слушатели, если верить некоторым слухам, добросовестно отработали свою роль, иначе сказать, прокричали все, ну, почти все, что предполагалось богатым воображением подполковника.
— Как хотите, но это преступный сговор, это падение, скандал…
— Более грязной авантюры и ничего подобного столь безрассудному авантюризму…
Даже что-то о тьме внешней как будто послышалось. Гомон своих новых сообщников подполковник выслушал с невозмутимостью, достойной, как он сам понимал, лучшего применения. В антракте освежились водичкой из графина.
— Может, чего покрепче? — с какой-то жалобной вопросительностью взглянул начальник лагеря на прокурора. Тот испытующе взглянул на подполковника. Федор Сергеевич небрежным жестом отмел предложение.
— Архипова мы пока не получим, а что касается убийц судьи Добромыслова, я не очень-то верю, что они известны Дугину, — сказал он в заключение. — Зато мы возьмем Дугина-младшего, а его брата посадим на крючок, иными словами, заведем на него дело как на организатора побега.
Однако его желание наскоро свернуть беседу не исполнилось. Майор внезапно расцвел, ударился в некую букетность, на время прикрывшую то рыхлое вещество, которым он был в своем обычном состоянии. Подполковник больше не сердится на него и, пожалуй, отказался от мысли писать рапорт, он ведет с ним доверительный разговор и вовлекает его в серьезное, ответственное дело. Майор преисполнился симпатии к штабисту, а вместе с ней пришла и тревога за него.
— Вам нельзя идти на эти переговоры, товарищ подполковник! Подумайте, какой риск! Как можно! Пойду я!
Федор Сергеевич холодно усмехнулся.
— Вас они слышали уже сотни, уже тысячи раз и знают наперед все, что вы в состоянии им сказать, — возразил он. — К вам у них нет доверия.
— Федор Сергеевич, дорогой, — проникновенно и страстно шептал майор, — я сумею вызвать у них доверие. И ваше доверие я оправдаю. Мне можно доверять.
Подполковник возражал с хорошей, способной любого пронять рассудительностью:
— Они ждут встречи именно со мной, поэтому я обязан идти. Ваша задача состоит в том, чтобы подыскать отличного оперативника.
— Будет исполнено! Уже ищу! Мой человек перестреляет их всех, они и пикнуть не успеют!
— Я-то не пойду, — отрешенно, как бы со стороны, подал реплику прокурор, — да меня там и слушать никто не станет. Э, батенька, скажут, ваше место в суде, и на уме у вас одни обвинительные речи, которые нам в сложившихся обстоятельствах что мертвому припарка. Нам от вас, скажут, ни холодно, ни жарко, и плевать мы на вас хотели. Черт возьми, что им мои сомнения, мое недоумение! А я ведь начинаю сомневаться, что мне вообще еще отводится какое-то место. Да, я не пойду на эти ваши дурацкие переговоры, но, слушая вас, я начинаю думать, что и до суда-то не дойдет. Какой, к черту, суд, если вы намерены всех перестрелять!