Тюрьма

Светов Феликс

— Давай, Андрей Николаич, открой свою програм­му переустройства нашего свободного общества в еще более лучшее,— подзуживает Зураб.

Зураб — здоровенный татарин, страховидный, бри­тая голова, лопоухий с приплюснутым носом, веселые глазки посверкивают.

— Могу и программу… Но разве они хоть кого по­слушают? Если б и рай пообещал, им не надо. Себе соорудили. Семьдесят лет погуляли, еще семьдесят на нашей шее продержутся.

— Кто из них семьдесят лет продержался? — урезо­нивает его Зураб,— их что ни год шлепали, едва ли в рай, им другая зона…

— Пожалел! —

кричит Андрей Николаевич.— Не зря тебе в детстве кричали: «свиное ухо!» Нет для них на земле места! Разве в том дело, что хапают, пусть бы, я сам своего не упущу. Но что они с нами сделали, ты подумай! Слышь… Вадим тебя?.. Я никак в толк не возь­му— шестьдесят лет прожил, вроде, соображаю, а их­нюю логику не пойму. Ни логики, ни здравого смысла! Все себе во вред. Да черта мне в том, что им — стране во вред! Кто они такие?

— А кто мы такие? — говорю.— Это не я, мой сока­мерник спросил. Убийца, родную мать зарезал.

— Вот! — кричит Андрей Николаевич.— Я о том са­мом — кто мы все такие? Россия… Двести пятьдесят миллионов, пусть не одни русские, кого только нету — кто мы?

— Мудаки,— говорит Зураб,— Мы и дома мудаки, и на работе, и… Кому не лень, все помыкают. Мы с то­бой, Николаич, и своровать не смогли, сели. Да разве мы воры? Зря лезешь в чужую компанию, не твоя масть. Сто семьдесят третья — не воровство.

— Ладно, Зураб, мы не в суде, не у следователя, я не про уголовный кодекс.

— Нет, погоди,— и Зураб завелся,— я тоже не хочу перед новым человеком дураком оказаться…

— Дураком, не хочешь, а мудаком согласен?

— Я тут пересекся в одной камере с начальником управления торговли, продуктовый главк,— говорит Зу­раб.— Ба-альшая фигура! Жалко, говорит, не успел на­ладить дело, посадили… А какое, мол, дело, если не секрет? Перевести, говорит, торговлю на автоматы, договорились с фирмачами на западе, завезем автоматы — и воровать не будут. Будто сам он сел за то, что обвешивал! Дурак ты, говорю ему, хоть и начальник глав­ка, твои автоматы в любом магазине в первый же день так подтянут, не расплатишься, вот когда тебе будет срок — шлепнут! Разве тут автоматами выправишь?

— А чем? — спрашиваю я.

— Вот я о чем! — Андрей Николаевич сбрасывает ноги со шконки.— Они теперь… Слушаешь радио, чи­таешь газеты?.. Кроят и кроят, залатывают. Гласность у них начинается, счеты сводят. Что из того выйдет, окромя тришкиного кафтана?.. Ты правда в Бога ве­ришь?

— Верую,— говорю.

— Вот тебе, Ося, и разговор! — кричит Андрей Ни­колаевич.— Вот в чем сила!

— Что за сила? — Ося небольшого росточка, седова­тый, добрые глаза, аккуратненький…— Я четыре года оттопал, до Волги добежал, потом до Праги прополз, проехал, а Бога не видел. Чертей встречал, а Бога?.. Нет, не пришлось.

— Видал?! — кричит Андрей Николаевич, говорить спокойно не может.— Еврей и Бога не знает? Ветеран недорезанный! Ветхий завет кто нам оставил? Кто псал­мы написал? Матерь Божия из каких будет? А он, кроме чертей, никого знать не знает!

— Понесло,— говорит Зураб,— теперь его не оста­новишь.

— Ты послушай, Вадим! — кричит Андрей Николае­вич.—

Каково мне в этой камере? Полгода тут! Ну бы­ла б синагога-мечеть, я бы весь сроку оттянул, ума бы набрался, о Боге поговорить — хоть с мусульманином, хоть с евреем? О Боге! А с этими советскими недоум­ками— о чем? Какая разница, что один ловчила, с ним на узкой дорожке не встречайся, а другой — мухи не обидит? Зачем они мне?.. Слава Тебе, Господи, право­славного кинули.

— А наш говорун тебе не подходит,— говорит Ося,— из русских-перерусский?

— Его мне в первый день хватило,— говорит Андрей Николаевич,— только и передыхаю, когда выдергивают, спасибо, часто. Поговорить, пока нету…

— Кто такой? — спрашиваю.

— Увидишь. Темная вода. Не зря кинули. Что-то у него стряслось на корпусе, отмокает… Погоди, не про то разговор, мне успеть, помешает… Кто мы такие, спрашиваешь? Что с нами сделали?.. Я тебе вот что скажу…

Что ж они мне за хату подобрали, думаю, а ведь долго подбирали, часа два цроторчал. у залитого звон­ким дождем, подоконника, в «мамочкиной» камере с целулоидной куклой… Выдали одеяло, две простыни, по­душку с наволочкой… Тоже белые стены, светло, чисто, одноэтажные шконки, два окна с намордником без рес­ничек. Три человека, я четвертый, пятый на вызове…

Подбирают, чтоб посолидней, сказал Федя, посмирней… Да кто бы они ни были! Отлежусь, отмокну, еще кор­мить будут! Хотя бы ужин… А этот говорит, говорит…

— …ни логики, ни здравого смысла! А откуда ей взяться, ты подумай, Ося, покрути еврейской башкой? Чертей он видел! А кого ты еще мог увидеть?.. Умом не поймешь, требуется другой инструмент. На брюхе он прополз до Волги… Разве поймешь — брюхом? Не-ет! Метет, свистит, воет, в глазах песок — и это от Невы до Камчатки, и это семьдесят лет! Разве тут логика? Ты подумай, Вадим, я тут полгода и ты полгода—живут люди! Видал их, живые?

— В каждой камере видел.

— Вот! А здесь гуще, свирепей, не будешь держать­ся за шконку — сорвет. Но и здесь — люди. Больные, покореженные, себя предали, душу, совесть, все прода­ли… Кто они, спрашиваешь? Кто — мы? Воры, убийцы… Но если и они, если и мы — люди, если и тут — живые, что ж их и там нет? На воле? Есть! От Невы до Кам­чатки— посчитай!.. Им надо шаг сделать.. Трудно, что говорить, но… последний шаг— понимаешь? Не сдела­ем — пропадем. Остановиться надо, куда мы все зашли подумать, не туда шагнем— пропали, никто, ничто не вытянет. Голову поднять и… Ты понимаешь меня, Вадим?

— Понимаю, я тебе рад, Андрей Николаич. Спаси­бо.

— Неужели только чертей, а Бога не услышим? По­ка гром не грянет, мужик не перекрестится — что ж, не гремит—мало?.. Вот Он рядом, протяни…

Он задыхается, хрипит, Зураб бросается, к нему, под­нимает, укладывает ноги-бревна на шконку, Андрей Ни­колаевич валится на подушку, на губах пена…

Дверь открывается…

Шмаков?.. Коля?!

— Вадим?! Ну, чертяка! Встретились! Я знал, не может быть, чтоб не повидались!.. Отощал… Подкор­мим! Верно, братва?.. Везут ужин. Рисовая каша с мо­локом, компота у меня две шленки. Давно не хлебал?..