У алтаря (др. перевод)
Шрифт:
— Не бойтесь ничего! — сказал он. — Я буду с вами до тех пор, пока не передам вас в надежные руки; граф не посмеет больше преследовать вас.
Люси подняла глаза и взглянула на монаха: что-то в его голосе внушало ей беспокойство, и выражение его лица соответствовало голосу. Брови Бруно были мрачно сдвинуты, и на гладком лбу выделялась суровая, гневная складка, которой она раньше не замечала.
— Я очень жалею, — тихо проговорила Люси, — что из-за меня вы так резко говорили с графом. Он никогда не простит вам этого.
Отец Бенедикт презрительно улыбнулся.
—
— А что означали его слова о том, что скоро наступит конец вашей духовной власти? — робко спросила Люси. — Разве вы не хотите больше быть священником?
На лице Бруно появилось выражение глубокой печали.
— Здесь не может быть речи о желании или нежелании — наш обет нерасторжим. Католическая церковь не позволяет духовным лицам отказываться от своего звания. Вопрос только в том, не лишить ли меня даже той небольшой свободы, которой я пользовался до сих пор в качестве священника.
Люси смотрела на молодого монаха испуганно-недоумевающим взглядом.
— Вы, вероятно, думаете, что я совершил какой-нибудь смертный грех? — покачав головой, продолжал он. — Нет, ничего подобного. Я имел неосторожность сказать в проповеди то, что подсказало мне сердце, а это запрещено, католический священник обязан говорить лишь то, что предписано в Риме. По понятиям нашего духовенства, я совершил преступление, и в монастыре уже заседает суд, который, наверно, очень строго накажет меня.
— А что он может сделать вам?
— Все, что только пожелает.
Люси невольно вздрогнула от ужаса.
— Мой брат говорит, что очень опасно раздражать монахов, — озабоченно сказала она. — Если они настроены против вас, то, ради бога, не возвращайтесь в монастырь. Оставайтесь здесь или скройтесь куда-нибудь. Ведь вас могут погубить!
Молодая девушка не заметила, что голос ее дрожит от волнения и что она умоляющим движением положила свою руку на руку священника. Она спохватилась только тогда, когда почувствовала горячее пожатие монаха. Люси хотела забрать руку, но Бенедикт не выпускал ее.
— Мне сегодня уже дважды давали этот совет, — проговорил он, — а теперь из ваших уст я слышу его в третий раз. Но я не могу последовать ему, не могу, Люси!.. Тем не менее я очень благодарен вам.
Молодая девушка затрепетала от звука голоса монаха. В нем была глубокая нежность, ее имя прозвучало в его устах как сладкая музыка, и она не в состоянии была отнять свою руку.
— Но, отец Бенедикт... — начала она и остановилась, так как рука, державшая ее руку, внезапно дрогнула.
— Отец Бенедикт! — медленно повторил монах. — Вы правы... Хорошо, что напомнили мне, что я — отец Бенедикт. Я готов был забыть об этом.
— Ведь вас же зовут так! — смущенно пробормотала Люси.
— Да, в монастыре, с тех пор как я надел монашескую рясу. Нам даже не оставляют настоящего имени, чтобы оно не напоминало о том времени, когда мы были свободны. Я должен был свое светское имя «Бруно» заменить монашеским именем «Бенедикт». И оно вовсе не радует меня.
Монах
Сумерки сгущались. Через открытое окно врывался легкий ветер и тихо шевелил увядшие листья венков. Тускло мерцала лампада, бросая красноватый отблеск на ступеньки алтаря, на которых стояли молодые люди.
— Вы не любите своего монастыря? — спросила наконец Люси.
— Я ненавижу его.
— Почему же вы не уйдете оттуда?
Темные глаза монаха с загадочным выражением остановились на лице молодой девушки, затем он глухо спросил:
— А вы... разве вы могли бы отказаться от каких-нибудь уз, связывающих вас клятвой? Были бы вы в состоянии уважать человека и доверять ему, если бы знали, что он нарушил данное слово? Согласились бы вы, например, протянуть у алтаря руку на всю жизнь тому, кто изменил своей клятве?
Люси молчала, пораженная не столько этими странными вопросами, сколько тоном, которым они были заданы. В нем слышался страх, точно у обвиняемого, ждущего приговора судей и не знающего, осудят его или помилуют.
— Не знаю, — пробормотала молодая девушка, — я...
— Вы не согласились бы на это, — ответил за нее отец Бенедикт сразу упавшим, беззвучным голосом. — Я так и знал. Не бойтесь меня, — прибавил он, заметив, что Люси, испуганная его волнением, инстинктивно отшатнулась от него. — Не бойтесь, я не потребую вашей руки. Католическому духовенству навеки запрещено то, что допускается у лютеран и протестантов. Те свободно выбирают себе жену и у алтаря получают благословение на совместную жизнь, а у католиков алтарь преграждает путь к личному счастью. У нас существует выбор лишь между самоотречением и преступлением. Тому, кто не может отречься от личного счастья и не желает нарушить обет, остается один выход — смерть.
Люси, стоя неподвижно, слушала слова отца Бенедикта, подавленная смутным предчувствием. Неужели трагедия, о которой говорил монах, имела какое-нибудь отношение к ней?
Ей недолго пришлось сомневаться. Страсть, так давно сдерживаемая, прорвалась наружу, и ее уже нельзя было заключить в прежние тесные рамки. Но в том, как она выливалась, была видна долгая привычка скрывать свои чувства. Бруно стоял, точно пригвожденный к полу, вдали от молодой девушки и не приблизился к ней ни на один шаг.
— Я полюбил вас, Люси, с первой минуты, как увидел, — тем же беззвучным голосом проговорил он, — с той минуты, когда вы, не подозревая о моем присутствии, с детской радостью бросились к кусту малины. Я не знаю, что влекло меня к вам, имеющей так мало общего с моим мрачным существованием, к вам — олицетворению жизнерадостности и света. Эта любовь властно и всецело захватила меня. Я боролся со своим чувством с нечеловеческими усилиями, пытаясь освободиться от него, я молился, призывал Бога на помощь, уехал в самый отдаленный приход, чтобы, не встречаясь с вами, забыть вас, но ничто не помогло. Страсть к вам, точно демон, впилась в мою душу и неотступно терзала днем и ночью, во сне и наяву. Но все имеет границы. Мои силы иссякли, я не могу бороться больше с любовью к вам, я погибаю!