У алтаря (др. перевод)
Шрифт:
— Вы отказываетесь от монашества? — живо спросила она. — А от католической церкви тоже?
— Мне ничего другого не остается, если я не хочу быть лишенным прав всю последующую жизнь. Католическая церковь не признает отречения от монашества. Я вернусь к религии, в которой был крещен при рождении. Пусть ответственность за мое ренегатство падет на тех, кто насильно, помимо моей воли, заставил меня сделаться католиком! Я знаю теперь, что мне следует предпринять и от чего зависит моя будущность!
Люси молча слушала горячую речь Бруно и не сопротивлялась, когда он, взяв ее за руки, привлек к себе.
— Люси, твоя вера избавляет меня от всех преград, которые мешали моему счастью. Люси, ты боялась меня с первой нашей встречи, избегала меня, считала способным на преступление, но со вчерашнего дня я убедился,
Последние слова Бруно произнес суровым тоном. Его непреклонный характер проявился даже в ту минуту, когда он предлагал страстно любимой девушке стать его женой. Правда, Люси уже не была тем веселым, резвым ребенком, который в страхе убегал от мрачного монаха. В тот час, когда она стояла рядом с ним в часовне у алтаря, она проникла в самую глубину его души, и ее страх бесследно исчез. А те несколько дней, в течение которых было пережито больше, чем можно пережить за годы спокойной, мирной жизни, превратили молоденькую девушку в глубоко чувствующую и все понимающую женщину. С безграничной любовью взглянула она на стоявшего перед ней Бруно и улыбнулась счастливой улыбкой.
— Еще вчера я считала тебя убийцей, Бруно, — ответила она, — была убеждена, что граф погиб от твоей руки, и все-таки не могла противиться твоим объятиям... Какие же доказательства нужны еще? Я думаю, что в ту минуту моя любовь выдержала самое тяжелое испытание и вышла победительницей.
Страстным движением Бруно крепче прижал к себе свою невесту, и его губы в первый раз коснулись ее губ.
Люси была права — их любовь выдержала самое суровое испытание. Бесконечное счастье охватило Бруно. Вместо тяжелых цепей, наложенных на него католической церковью, он чувствовал себя теперь связанным совсем другими узами, узами нежности и любви.
Глава 18
Быстро пролетели три года. Драма, происшедшая в самом аристократическом, самом влиятельном монастыре, не прошла бесследно, как ожидали многие. Если бы она разыгралась в более низком слое общества, если бы ее героем был обыкновенный смертный, о ней забыли бы скорее. Но так как действующими лицами были граф Ранек, его брат — могущественный настоятель монастыря, и отец Бенедикт, стоявший очень близко к семье Ранека, этой драмой настолько заинтересовались, что о ней говорили во всех кругах общества и даже при дворе. Как и предсказывал Бруно, никакого судебного процесса не было, и это обстоятельство вызвало большое неудовольствие и в высших сферах, и в народе. Предположение, что монастырь не допустит светского суда над монахом, вполне оправдалось. После того как приор отказался при свидетелях от своих слов, сказанных по адресу настоятеля, он бесследно исчез, и процесс не мог состояться за отсутствием обвиняемого.
Однако в связи с этим общественное мнение было так враждебно настроено по отношению к католическому духовенству, что самому существованию монастыря грозила опасность, и чтобы сохранить его, нужно было пойти на уступки. Настоятеля, допустившего побег арестанта, перевели в другой монастырь, якобы в наказание. Он получил назначение в один из вновь открывшихся монастырей, где были необходимы его сильная рука и твердая воля.
Бенедиктинцы выбрали настоятелем отца Евсевия, который скоро доказал, что даже в монастыре, где была заведена строгая дисциплина, руководителем может быть лишь очень одаренный человек. Бывший настоятель сумел за тридцать лет своей жизни в монастыре привлечь к нему внимание и доверие всего католического общества. Он ввел образцовый порядок, держал всех в слепом повиновении и успешно боролся с либеральными течениями последнего времени. Его заместитель не обладал ни его талантами, ни его
Замок Ранек стоял пустынный, с заколоченными окнами. Даже в летние месяцы, когда его обыкновенно заполняло избранное, блестящее общество, теперь в нем никто не жил. Подействовала ли на графа ужасная смерть сына или отсутствие прелата, но он с тех пор не приезжал в свое поместье. Единственное звено, соединявшее графа Ранека с нелюбимой женой, распалось со смертью Оттфрида. Графиня проводила большую часть времени в своем личном имении, так как здоровье не позволяло ей выезжать оттуда, а граф жил в столице. Супруги не виделись месяцами, а когда встречались, оба чувствовали, что между ними нет ничего общего. Только их единственный сын, наследник майората и представитель рода, несколько связывал их, когда же его не стало, и прежняя связь совершенно распалась.
И вот после трехлетнего отсутствия граф Ранек снова посетил родные края. Он приехал неожиданно в сопровождении одного лишь лакея, которому был отдан приказ никому не рассказывать о его приезде. Граф рассчитывал пробыть в имении очень недолго и не хотел встречаться ни с кем из соседей; никто не должен был знать, что привело его сюда после такого продолжительного отсутствия.
Граф сидел за письменным столом в кабинете и держал в руках письмо, только что полученное из Рима. Он очень постарел, голова его стала совсем седой, на лице появились морщины, глаза потеряли прежний блеск, и их никогда не покидало выражение глубокой печали. Граф открыл письмо и узнал твердый, ясный почерк своего брата. Он быстро пробежал содержание письма и остановился на тех строках, которые показались ему наиболее интересными.
«Я не стану жаловаться на твое долгое молчание, — писал прелат, — я понимаю, что между нами произошло отчуждение, которое останется навсегда. Ты все простил бы мне, даже смерть Оттфрида, невольным виновником которой я являюсь, но никогда не забудешь, что я осмелился поднять руку на твоего Бруно! Пусть будет так!
Эта страшная история заставила меня потерять нечто большее, чем дружбу брата. То, что я слышал о монастыре, нисколько не удивляет меня, но страшно огорчает. На моих глазах рушится здание, которое я сооружал в течение тридцати лет, на которое положил все свои силы. Нельзя было ожидать ничего хорошего, зная, что во главе монастыря стоит отец Евсевий; впрочем, и все другие были бы не лучше. Тебе известно, кого я намечал своим заместителем; рано или поздно я получил бы место епископа, и тогда настоятелем монастыря стал бы тот, кто умел бы держать в руках бразды правления так же властно, как я. Заместить меня мог только Бруно, но он предпочел перейти на сторону моих врагов.
Ты напрасно обвинял меня в ненависти к нему. У меня никогда не было злого чувства к Бруно, даже тогда, когда он выдал нашу монастырскую тайну и тем самым погубил меня. Эти три года, с тех пор, как мы расстались, я не переставал следить за ним, и его деятельность заставляет меня восхищаться его умом и энергией. Должен сознаться, что с нашей стороны все было пущено в ход, чтобы затруднить его жизненный путь, но он преодолел все препятствия и занял такое положение, что дальнейшие попытки помешать ему оказались бы совершенно безрассудными. Ты знаешь, что N-ский университет, бывший для нас всегда «бельмом на глазу», пригласил его к себе профессором, что служит лучшим доказательством того, насколько мы бессильны теперь, тогда как раньше все было в наших руках. Это почти открытая война, и во главе врагов стоит твой Бруно. Мне лучше, чем кому бы то ни было, известно, какую силу они приобрели в его лице, и я до сих пор болею душой, что наша церковь не может воспользоваться этой силой. Оттфрид был слабым отпрыском нашего рода, он унаследовал все черты своей матери, а Бруно — настоящий граф Ранек, отказывайся он хоть тысячу раз от этого имени.