У Белого Яра
Шрифт:
В записке, видимо, была еще одна строчка, но огонь поглотил ее раньше, чем глаза Зайцева смогли уловить мелькнувшие буквы. От сгоревшего листка осталась крохотная серая кучка пепла, и Зайцев, не отрываясь, глядел на него, пытаясь проникнуть в тайну непрочитанных слов. В них, быть может, и заключался главный смысл записки.
Но и то немногое, что удалось прочесть, возродило искру надежды. До сих пор о положении в городе они лишь смутно догадывались по тем немногим отрывочным и туманным намекам, что делались им на допросах. И вот, наконец, пришла первая весточка с воли!
«Дедушка»
Нет, не все еще потеряно! На свободе остались верные боевые товарищи, которые сколачивают большевистское подполье. Им нелегко. На каждом шагу их подстерегает опасность. Ради успеха общего дела подпольщикам должны помогать все. Даже те, кто находится в тюрьме. Как лучше установить связь с теми, кому удалось избежать ареста, кто с риском для жизни действует в эти дни на свободе? Как переслать записку «Дедушке»?
Лавру не спалось... Да, думал он, среди нас не оказалось трусливых, малодушных людей. Все стойко выдерживают тяжкие испытания в тюрьме. И все же одного этого недостаточно. Надо что-то предпринять. Но что?
Устроить побег! Лавр еще не имел определенного плана, ему еще не было ясно, как все это должно произойти, но он вдруг почувствовал прилив сил.
Утром, до подъема, когда камера еще спала, он разбудил друзей, поделился с ними своими мыслями. К его удивлению, никто не высказал твердого мнения. Обиженный Лавр весь день не находил себе места, ни с кем не разговаривал. А Зайцев, Климов и Губанов были оживлены и, казалось, не замечали скверного настроения Лавра, который молчаливо лежал в дальнем углу нар. К нему неожиданно подсел Собакин и тоном заговорщика зашептал:
— Они боятся... А ты не падай духом... Бежим вместе.
— Ты это о чем? — хмуро спросил Лавр и угрожающе придвинулся к Собакину. — Вот что: если что слышал — забудь! Да смотри не проболтайся, не то...
Собакин в страхе отпрянул. «Дернуло же меня за язык, — боязливо размышлял он. — Нет, лучше не вмешиваться в их разговоры. Упаси бог, заподозрят... Буду держаться в сторонке».
— Ты чего дуешься? — спросил под вечер Зайцев. — Дело-то ведь не шуточное. Обмозговать надо...
— Выходит, я наобум собираюсь действовать? — сердито буркнул Лавр.
— Да ты не горячись. Сам знаешь: один ум хорошо, два лучше...
— Не два, а четыре, — весело вставил Климов. — Мы с Губановым разве не в счет?
Лавр примирительно улыбнулся.
— Пусть в начале каждый подумает про себя, — продолжал Зайцев, — а потом все обсудим сообща.
— Тут без риска не обойтись! — с жаром говорил Лавр, стараясь рассеять сомнения друзей. — Да ведь другого выхода у нас нет. Мы должны или безропотно покориться судьбе или попытать счастья. Я — за последнее. Уж коли умирать, так с музыкой.
И они договорились: бежать во время суда или в тот момент, когда их поведут на очную ставку в следственную комиссию. По их расчетам выходило, что для нападения на конвой достаточно двадцати
На успех было совсем мало шансов, и все же им хотелось верить в удачу. Они начали готовиться. Трудность была одна: как известить Репнина о своем плане? Все надежды Лавр возлагал на Наташу, но вскоре убедился, что передать сестре ничего не удастся: свидания политических с родными стали проходить не в общей комнате, как было вначале, а в отдельном служебном кабинете, под строгим присмотром надзирателей.
Заманчивым представлялось предложение Губанова: послать записку в переплете корзины. Ну, а если Наташа не догадается осмотреть корзину? А главное — записка может попасть в руки тюремной администрации, усилившей проверку всего, что заключенные отсылают домой.
Не зная, что предпринять, они решили выждать счастливого случая. И он скоро представился.
Политические, несмотря на все препоны, которые чинили им, все же умудрялись общаться между собой. Порой удавалось перекинуться словечком на прогулке с товарищем из соседней камеры или свидеться на минутку в тюремной церквушке, где для заключенных по субботам и воскресным дням читались «душеспасительные» проповеди.
На одной из таких проповедей Лавр повстречал знакомого деповского рабочего. Из беглого разговора с ним он понял, что человек этот, далекий от политики, взят белочехами по недоразумению, и со дня на день может быть освобожден. В честности и порядочности его Лавр не сомневался и все же сильно колебался, пока решился через него связаться с Репниным. «Сказать или нет?» — размышлял он, исподтишка наблюдая за пожилым железнодорожником, с которым не раз встречался в депо. «Нет, этот человек не подведет!» — наконец убедил себя Лавр и напрямик высказал рабочему свою просьбу. Тот согласился.
Предложение Лавра было одобрено всеми, и он начал действовать. В одну из встреч в церквушке, спрятавшись за широкую колонну, Лавр и старый железнодорожник обменялись рубахами.
— Передашь мою рубаху Репнину. Пусть отпорет подоплеку...
А на подоплеке Лавровой рубахи огрызком карандаша было написано: «Скоро суд. Подготовьте налет на конвой. Действуйте гранатами, они у Наташи. На Тоболе держите лодку и верховых лошадей».
Через неделю железнодорожника выпустили на свободу.
Жизнь в тюрьме шла своим чередом.
Тускло светит оплывшая парафиновая свеча; в камере нестерпимая духота. Одни забылись в тяжелом сне, другие лежат с открытыми глазами, вздыхают. Каждый знает: сегодня, как и в прошлую ночь, придут трое в серых шинелях, и один из них, с золотом на погонах, укажет: вот этого! Человек, будто отделенный от всех пальцем офицера, должен одеться, идти. Куда? Со двора тюрьмы глухо доносится залп, другой — и все смолкает. Прощай, товарищ!
Иногда палец с дорогим перстнем укажет на спящего: