У Белого Яра
Шрифт:
Под балконом мерно поскрипывали шаги часового. Наклонившись через перила, Тюлень жадным взглядом обшарил двор и грузно повернулся к Менщикову.
— Одного захватили?
— Одного.
— Шибко побит?
— Не приведи бог...
— Как смекаешь, выживет?
— Видать, крепкий.
— В Кургане судить будут?
— Знамо дело...
На уединенном балконе никто не мог их услышать, и все же они говорили шепотом, все еще не освободившись от недавно пережитого страха; даже сейчас, когда этот человек был
— А как с комиссаром Скрябиным?
— Попадется и он. Всех накроем!
Они замолкли, напряженно прислушиваясь. Ничто не нарушало тишины, только поскрипывали шаги часового.
— Подвинься ближе. Слушай что скажу...
На село опустилась ночь. За Тоболом, над дальним лесом, лениво выплывала луна. Тьма поглотила балкон. Тюлень придвинул волосатое ухо, отягощенное крупной серьгой, и Менщиков припал к нему потными губами.
— Пойдем на кухню, кум. Составим списки партизан, сегодня и подадим... Кончать надо разом со всеми!
...В горнице — дым коромыслом.
Предвкушая обильное угощение, офицеры успели пропустить не по одной рюмке крепкой домашней настойки. Под воздействием чрезмерно выпитого вина все говорили разом, не слушая друг друга; в шумной разноголосице невозможно было уловить отдельные слова.
— Га-с-па-а-да! — перекрывая шум, крикнул Корочкин. — Пра-а-шу не стесняться, сегодня я угощаю!
Все шумно повскакали и потянулись чокаться с изрядно захмелевшим штабс-капитаном, а он резко, словно отдавая команду, кричал:
— На бру-дер-ша-а-фт!
Зазвенели бокалы. Расплескивая вино, Корочкин слюняво чмокал куда придется подходивших к нему офицеров. В суматохе от поцелуя ловко уклонился Золотушный.
— Хитришь, братец, — хихикнул подсевший к нему ротмистр Гусев, кивком указывая на тупо ухмылявшегося Корочкина.
— Не желаю поганить губы об эту обезьяну! — сердито ответил Золотушный и ловко передразнил: — «Сегодня я угощаю!»... Расщедрился за чужой счет.
— Тише, поручик! Штабс-капитан может услышать.
— А мне плевать! Можете передать, будет хоть предлог набить ему морду.
По всему чувствовалось, что Золотушный стремится вызвать скандал. Чтобы отвлечь его, Гусев доверительно шепнул:
— Хотите, я разыграю Корочкина?
— Валяй!
Гусев с видом заговорщика прошел на другой конец стола, где разглагольствовал Корочкин, гаркнул на всю горницу:
— Внимание, господа! — шум сразу стих. — Сегодня у нас особое торжество. Наши славные добровольцы, коими командует штабс-капитан Корочкин, одержали блестящую победу, разгромив партизанский отряд Пичугина. Честь и хвала герою!
— Браво! Брависсимо! — вразнобой прозвучали жидкие голоса.
Польщенный общим вниманием, Корочкин стоял, как истукан, жадно ловя устремленные на него взоры.
— Га-а-с-па-да! — громко крикнул он. — В уезде восстановлен законный порядок. Главарь
— Ч-че-пуха! — заплетающимся языком произнес Золотушный. — А как насчет д-десяти тысяч?
— Не понимаю! Объяснитесь, поручик...
— Извольте! Десять тысяч — это официальное вознаграждение, назначенное за голову Пичугина. Да об этом всем известно, в газете печаталось объявление...
— Ах, вон вы о чем... — начал было Корочкин и осекся.
Наступила тягостная тишина, не предвещавшая ничего хорошего. Видя, что шутка принимает плохой оборот, Гусев с наигранной веселостью воскликнул:
— Попросим штабс-капитана показать нам красного Робин Гуда.
Корочкин был рад случаю выйти из неловкого положения. Он поспешно удалился из горницы, и было слышно, как он, спотыкаясь, пробирался темными сенями.
Немного погодя там раздался топот многих ног. Дверь распахнулась, и в горницу, подталкиваемый дулом винтовки часового, вошел Пичугин. Вслед ввалились Корочкин, Менщиков и приотставший Тюлень. Корочкин сел на стул, а хозяин дома и гость робко встали позади.
Пичугин был босой, со связанными руками, в разорванной гимнастерке. Лицо бледное, осунувшееся; от левого виска через всю щеку, багровел глубокий шрам.
Весь вид его говорил о недавно перенесенных физических страданиях, но глаза, как и прежде, смотрели чуть насмешливо. В них искрилась упрямая, несгибаемая воля и ничем неистребимая жажда жизни.
— Как стоишь, хам? — крикнул Корочкин. — Перед тобой не мужичье отродье, а офицеры!
— Штабс-капитан, — спокойно отозвался Пичугин, — вам не мешало бы поучиться у «мужичьего отродья» обращению с людьми.
— Что? Что ты сказал?! — рванулся из-за стола штабс-капитан, но, потеряв равновесие, плюхнулся на стул. Осоловелыми глазами он скользил по лицам, никого не узнавая. Встретившись с пронзительным взглядом Пичугина, вздрогнул, трезвея.
Выдержав паузу, Корочкин поднялся и, поддерживаемый Менщиковым и Тюленем, пересек горницу, остановился перед Дмитрием.
— Слушай, ты! Песенка твоя спета. Ты можешь рассчитывать только на наше снисхождение...
— Любопытно! Что же для этого требуется?
— Избавьте крестьян, поверивших вашей агитации, от лишних жертв. Пожалейте народ...
— С чего бы это вас вдруг заинтересовала участь простого народа? — насмешливо прервал Пичугин.
Спокойно-иронический тон Пичугина взорвал Корочкина. Теряя самообладание, он перешел на крик:
— Завтра господин Менщиков соберет сельский сход. Предлагаю выступить и призвать крестьян добровольно сдать оружие! Знайте: во всех деревнях мы уже взяли заложников, в случае вашего отказа они будут публично высечены... Понятно?!