У чужих берегов (сборник)
Шрифт:
– Знаю. Оружия у него еще не было?
– Был в кармане наганишка... Отдам тебе. На память.
– Лучше кому-нибудь из партийцев безоружных.
– Вот так, товарищ следователь... Сейчас мои по лесу шарят. Может, подравняем до четырех десятков.
Он выхватил шашку из ножен, дважды погрузил покрытый ржаво-бурыми пятнами клинок в землю, обтер засверкавшую сталь полой шинели и, с треском бросив опять в ножны, поднялся по ступенькам крыльца.
– Пойдем протокол писать, товарищ следователь. Лыкову
К вечеру ко мне постучался Игорь. Он был бледен и в одном нижнем белье под тулупом.
– Вы где же отсутствуете весь день, товарищ секретарь?
– Я захворал. Лежал на печке в соседней избе... у сторожихи.
– Ну, иди, болей дальше...
– Вы... Вы не так обо мне... про меня не так поняли...
– А как же еще? Позорно струсил!
– Нет, я не трус... только не могу, когда... когда... в спину. Он же спас нас... А вы... в спину...
– А-а-а! Во-о-от в чем дело! А помнишь: «отводить за поскотину и расстреливать»?! Помнишь такой разговор? Трепач, болтун!!!
– Опять вы не так понимаете...
– Прекрасно я тебя понимаю! Мне сейчас некогда. Приходи к ужину. Да если придешь опять без штанов – выгоню! Иди, кисейная барышня...
Вечером приехал в Ракитино Дьяконов. Ужинали мы вчетвером.
– Ну, продолжим нашу беседу, товарищ секретарь, – сказал я. – Вот, товарищи, Игорь Желтовский, секретарь камеры народного следователя и сам будущий следователь, прокурор или чекист, считает, что я поступил неблагородно, выстрелив не в лоб, а в затылок бандита. Очевидно, нужно было предложить огоньковскому прихвостню рыцарский поединок. Дуэль на шпагах. Так, Игорь?
– Да нет, я не о том...
– Понимаю, понимаю! Он, дескать, «спас» нас... Значит, в благодарность за «спасение» – отпустить живым, чтобы распарывал животы коммунистам?
Игорь молчал.
Шаркунов сосредоточенно сопел и расправлялся с похлебкой – только ложка мелькала. Дьяконов катал хлебный шарик...
Игорь спросил меня в упор:
– А вы мне на один вопрос ответите?
– Хоть на сто!
– Скажите... А если бы Ромка лицом к вам стоял – тогда как?
– Ишь ты! С больной головы на здоровую? Меня, значит, в трусы? Лицом ли, боком ли – безразлично. Я его еще на огородах хотел уничтожить, когда обрез за пазухой рассмотрел. Но задержал казнь до последнего разговора. Решил еще раз попробовать...
– Казнь?
– А ты воображал – рыцарский турнир? По Вальтер Скотту?
Игорь долго молчал, насупясь.
– Очень уж ты впечатлительный, – продолжал я, – с этим бороться нужно, Игорь! Людям нашей профессии чувствительность – вредная
– Ого! – вмешался Дьяконов. – Интересно! По-твоему, значит, ни любви, ни благодарности, ни ненависти? Так?
– Почти так...
– А сколько этого «почти» допускается?
– Десять процентов. А девяносто – бесстрастный разум...
– Плюс «революционная законность»! Сухарь и циник! Желтовский! Переходи работать ко мне.
Игорь откинулся назад.
– Что вы, Виктор Павлович?! Вы же не охотник!
Все захохотали. Дьяконов кричал:
– Что съел, следователь? Ты посмотри, посмотри, какими бараньими глазами он на тебя глядит! Вот тебе и разум! А ведь он знает, что в нашей фирме служить – обмундирование, зарплата не чета вашей! Что это, по-твоему? Чувство или хваленый твой разум?
– Разум, – уверенно ответил я, – только разум! Просто со мной ему работать выгоднее: я тоже охотник, и ему часто сходят с рук самовольные отлучки на охоту!
– Как вы можете так говорить? – смутился Игорь.
Шаркунов, покончив с похлебкой, встал и потянулся.
– Р-разойдись! Спать пора, граждане!
Тайна старой колокольни
Начинавшаяся зима уже побелила стежки-дорожки, ведущие в тысяча девятьсот тридцатый...
Наступило самое тревожное время коллективизации. Шло фронтальное наступление на кулака.
В один из дней, отложив в сторону груду дел, помеченных пятьдесят восьмой статьей, я отправился к Лыкову. У него уже сидел Пахомов, предрика. Они ругались.
– Я твое сопротивление на бюро поставлю! – кричал Лыков. – Это оппортунизм чистой воды! Ты без того достаточно зарекомендовал себя как бюрократ, чинуша! Без бумажки и часу не проживешь, а под носом у тебя черт знает что творится!..
– То же, что и под твоим носом. Носы у нас одинаковые...
Пахомов сидел на протертом до дыр райкомовском диване, спокойно и невозмутимо. Но в глазах – злость.
– Упрям, – сказал про него Дьяконов при первом знакомстве. – Очень упрям...
Внешне Пахомов походит на Лыкова: такой же громоздкий. И лицом похож. Только усов нет и голова в густой седине.
Похожи. Но не характерами.
Лыков – живой и общительный. Пахомов – угрюм и замкнут. Лыков – скор на решения. Пахомов – медлителен. Для Лыкова всяческая разновидность формы – неизбежная, но практически бесполезная вещь. Временная необходимость в переходное к коммунизму бытие... Для Пахомова форма – важный атрибут государственности. Лыков райкомовскую печать держит в кармане завернутой в газетный клочок. Пахомов для своей печати заказал специальный футляр-цилиндрик с отвинчивающейся крышкой и каждое воскресенье чистит печатный герб зубной щеткой...