У чужих берегов (сборник)
Шрифт:
«Присланные вами фотографии Свиридова в действительности являются снимками семьи купца второй гильдии Карасева Василия Фомича. В гимназической форме снят сын купца Николай Васильевич Карасев. В Гражданскую войну семья Карасевых бежала из Иркутска в Харбин. По непроверенным сведениям, там сейчас и находится.
Личность Свиридова нам неизвестна. В адресном столе Свиридова не значится».
После такого сообщения дело Свиридова, казавшееся мне малозначительным, предстало в другом свете.
Мешкотарное
Значит, Свиридов и Карасев – одно лицо? Почему Свиридов-Карасев скрывает свою биографию? Зачем ему это? Служил у белых? Но тогда – как же Красная армия, конфликт на КВЖД?
Уравнение со многими неизвестными... Как быть? Попробовать взять Свиридова в лоб? Мол, вы Карасев, а не Свиридов, и никакой не рабочий, а купчик. А он заявит, что альбом купил на барахолке, для «представительности». Таких случаев немало.
Почему-то в те годы было много дураков, которые от своего рабочего первородства открещивались и лезли даже в незаконные графские сыновья.
Надежда на гражданское мужество Катюши Логиновой? Ерунда! Ничего в ней не осталось от прежнего комсомольского деятеля. Нет, если что и знает, все равно останется при ней. Хватит и того, что Петеньку своего в гимназической форме показала. Но сдается мне, что есть еще где-то его фото с золотыми погонами на офицерских плечах. Провести экспертизу на базисе двух фотографий? Ох, сомнительно! Одно дело – пятнадцатилетний юнец, другое – зрелый мужчина. Думай, инспектор, думай! И вдруг...
Хмурым, дождливым утром в кабинет вошел с решительным видом худощавый молодой человек лет двадцати трех. На нем был военный плащ, под которым я увидел старенькую гимнастерку с воротником без петлиц. Выправка военная.
– Разрешите? Я – Павлов...
– Из Заготзерна? Бухгалтер Павлов? Очень кстати. Я вызывал вас, да ответили, что вы в командировке.
– Сегодня лишь вернулся. Вот, пожалуйста... – и он протянул сложенную вдвое бумажку.
«...Не могу больше молчать, – читал я, – когда по моей вине гибнет человек. Мешки со склада похищал я. Продавал их на базаре, пользуясь отсутствием Свиридова. Свиридов исполнял обязанности экспедитора и часто выезжал в районы для сбора мешкотары, а ключи от склада и пломбир оставлял мне».
– Вот тебе раз! Почему же вы не пришли с повинной в начале следствия?
– Не так просто это...
– Ну, доказывайте!..
– Что доказывать?
– Что вы похищали мешкотару.
– А разве признания недостаточно?
– Нет, недостаточно, нужны доказательства. Отвечайте на вопросы: лично сами выносили мешки со склада?
– Когда как. Иногда сам, иногда поручал случайным возчикам из «летучки».
– Куда отвозили?
– Ко мне на квартиру, а потом договаривался и продавал.
–
– Н...не помню...
– Где хранили мешки до реализации?
– У себя, я же сказал...
– Вы женаты?
– Нет. Только мать у меня.
– Мать может подтвердить, что мешки хранились у вас на квартире?
– Какая мать подтвердит преступление сына! Да зачем вам это нужно? Кто будет на себя наговаривать?
Меня начинал забавлять этот курьезный допрос, где следователь шел «от обратного».
Постепенно я укрепился в мысли, что тут самооговор. Но для чего, с какой целью? В следственной практике самооговоры не столь, правда, часто, но встречаются. Главным образом они имеют целью скрыть другое, более серьезное преступление, хотя бы на время пребывания в тюрьме. А там, глядишь, и вовсе удастся избежать разоблачения. Бывают и другие самооговорщики: «страстотерпцы» – по религиозным мотивам – или нанятые за крупные деньги отсиживать за другого. Так нанимали в старину рекрутов.
Бывает... А здесь – что? Хищение – грошовое. Павлов не похож на религиозника-«страстотерпца». По словам Кати, он добивается ее благосклонности и, казалось бы, должен обратить создающуюся вокруг Свиридова конъюнктуру в свою пользу.
Что-то странное. Очень странное.
Наконец я принял решение и позвонил, чтобы прислали конвойных.
– Арестуете? – угрюмо посмотрел на меня Павлов. – А под подписку нельзя?
– Нельзя.
– А Свиридова освободите?
– Ни в коем случае.
– Как же так? Говорю вам: Свиридов не виноват. Он честный человек, и его надо немедленно освободить. Вы не имеете права держать под замком невинного, если нашелся настоящий преступник. Можно ведь и прокурору обжаловать.
Я жестко оборвал:
– Вы арестованы, пойдете в тюрьму! Тогда жалуйтесь хоть прокурору Республики!
Пришел милиционер, я отправил Павлова во внутреннее арестное помещение, а через час уже вел в доме Павловых душевный разговор с его матерью.
– Что заставило, Мария Никитична, вашего сына принять такое самообвинение? Может, подкупили его?
– Что заставило?.. А вот, батюшка, что заставило...
И старушка протянула мне распечатанное письмо.
– От Катьки Свиридовой недавно получила. Читай, читай, сынок!..
Вот что писала Катюша:
«Уважаемая Мария Никитична! Уже два года мы работаем вместе с вашим сыном Владимиром Николаевичем Павловым в одной конторе, и нет мне покоя от него. Владимир Николаевич любит меня, неоднократно объяснялся, упрашивал порвать с мужем и выйти замуж за него. Я очень уважаю чувства Павлова, но не могу ответить ему взаимностью: я люблю своего мужа. Как-то нужно сделать, чтобы Владимир Николаевич образумился.