У дороги
Шрифт:
— Н-да, — сказал Бай. — Хорошо погуляли, провели время с толком. — И он продолжал разглагольствовать о танцах, — как здорово отплясывают деревенские красотки; о «дамах» и о «фрекен Юлии», — славная девочка, в сапожках, лихая девочка, и о Марии, — надо поглядеть, кстати, до чего у нее там дошло дело, уж я ее знаю.
Те двое молчали. Они и не слушали, что говорит Бай. Тишина стояла такая, что слышен был звук их шагов. В конце аллеи высились железные кладбищенские ворота с большим крестом.
— Бай,
— Ты что, привидений боишься? — спросил Бай и открыл боковую калитку.
Они вошли в ограду. У калитки Катинка снова взяла Хуса под руку. В сумерках кладбище напоминало огромный сад. Веяло пряным запахом роз, самшита, жасмина и лип, среди кустов виднелись серые и белые плиты.
Катинка крепко ухватилась за руку Хуса.
Бай шел впереди. Он бодро пробирался через кусты, размахивая руками так, точно распугивал кур.
Катинка остановилась.
— Посмотрите, — сказала она.
Среди деревьев была прогалина — отсюда открывался вид на поля, спускавшиеся к фьорду. Дымка сумерек витала над темным, сверкающим зеркалом воды, безмолвным и задумчивым.
Было так тихо, точно в напоенном ароматами просторе вымерла вся жизнь… Они стояли неподвижно, прижавшись друг к другу.
Потом медленно пошли дальше. Иногда Катинка останавливалась и негромко читала надписи, белевшие в сумерках на могильных камнях. Она читала надписи, имена и даты приглушенным, дрожащим голосом:
— «Любимому и оплакиваемому».
— «Вечно любимому».
— «Любовь — есть исполнение закона».
Катинка подошла поближе и приподняла ветки плакучей ивы, — ей хотелось прочесть на камне имя усопшего. В ветвях послышался шорох.
— Хус… — Катинка судорожно вцепилась в его руку. Кто-то быстро перемахнул через ограду.
— Это какие-то люди, — сказал Хус.
— Как я испугалась, — сказала Катинка, прижимая обе руки к сердцу.
Она старалась держаться поближе к нему, сердце ее все еще учащенно билось.
Больше они не разговаривали. По временам в кустарниках раздавался шорох — Катинка вздрагивала.
— Ничего, дружок, ничего, — шептал Хус, точно успокаивал ребенка. Рука Катинки дрожала под его локтем.
Бай ждал их у ограды.
— Куда вы там запропастились? — сказал он.
Он открыл калитку. Она громыхнула им вслед на железных петлях.
В аллее Бай отвел Хуса в сторонку.
— Черт побери, срам какой, — сказал он. — Просто глазам не верю… Поругание святыни… Кьер мне рассказывал… что проделывают эти охальники… Но я не верил. К смерти… к саду смерти… и то ни на грош уважения… черт бы их всех побрал. На скамейках и то покоя нет, разрази меня гром.
Хус едва не прибил его.
Они шли по улицам. Кругом стояли закрытые, пустые палатки. Только какой-нибудь запоздалый торговец еще складывал свой
С постоялого двора на улицу вырывался шум. Сонные, понурые парочки разбредались по домам.
В дверях показалась Мария, заспанная, ко всему безразличная.
Катинка ждала, стоя у коляски. Вокруг нее запрягали лошадей и разъезжались ярмарочные гости. «Соловушки» громко пели в саду.
Все четверо расселись по местам. Бай захотел править и устроился на козлах рядом с Марией.
О милый Вальдемар,Я так тебя люблю…— Молодчины, — сказал Бай. — Еще держатся.
Они ехали в полной темноте. Опушкой леса. Потом полями.
Мария клевала носом, согнувшись над корзиной, которую держала на коленях. Хус и Катинка молча глядели на луга. Бай время от времени нарушал молчание.
— Но-но! Залетные! Пшш-шел помаленьку… И снова воцарялась тишина.
Баю захотелось «промочить горло», и он стал тормошить Марию, пока она не извлекла из корзины бутылку с портвейном.
— Хотите? — предложил Бай.
— Нет, спасибо, — отозвался Хус.
— А зря. — Бай отнял бутылку ото рта. — В ночной прохладе полезно выпить чего-нибудь горячительного.
Бай отхлебнул еще вина.
— Походная жизнь всему научит, — сказал он. Он начал рассказывать о войне и о пруссаках.
— Славные ребята, если взять каждого по отдельности. Золотые ребята, правда, горазды жрать, обжоры, каких свет не видел, но сердце у них золотое — поистине золотое, — если взять по отдельности… но когда они в строю… пропади они пропадом…
Никто не отозвался. Мария снова склонилась над корзиной.
Катинке хотелось одного — чтобы Бай замолчал.
— Обжоры, каких свет не видел, — опять заговорил Бай. В нем проснулся патриот, и он начал рассуждать о старой Дании и об окровавленном стяге. Но так как никто не отзывался, он впал в молчаливую созерцательность.
Слышалось только, как поскрипывает подпруга. Да изредка где-то вдали кричал петух.
— Накиньте шаль, — сказал Хус. — Холодает.
И он бережно закутал синей шалью плечи Катинки. Над равниной медленно занимался рассвет.
— Надеюсь, нас покормят завтраком, — заявил Бай. Они приехали на станцию и стояли у дома в неурочный час, в сером утреннем сумраке.
— Если хочешь, — сказала Катинка.
Но Хус торопился восвояси. Он и так уже задержался.
— Ну что ж, — сказал Бай. — Дело ваше. — Он зевнул и вошел в дом. Мария потащилась за ним с корзинами.
Хус и Катинка остались одни. Она прислонилась к дверному косяку. Оба молчали.
— Спасибо за поездку, — сказала она. Голос звучал тихо и неуверенно.