У дьявола в плену

Рэнни Карен

– Знаю, – прервала она его. – Первые правила игры были написаны в 1744 году. Я знаю об игре, но это не означает, что умею играть. Печальная правда в том, что у меня вообще не очень хорошо получается, Маршалл. – Она хмуро посмотрела на мяч, сосредоточилась на нем, а потом замахнулась изо всех сил. Мяч взлетел в воздух, ударился о поперечную балку на потолке и с грохотом приземлился на какой-то стул. – Ура! Я попала в четвертую лунку.

– Я все равно выигрываю, – заявил он. Стук в дверь не позволил ей ответить. Джейкобс

остановился в дверях, глядя на них обоих.

– Сэр, – сказал камердинер. Он был явно чем-то обеспокоен. – Меня послали поговорить с вами.

– Кто тебя послал, Джейкобс?

– Дворецкий, ваше сиятельство, и три служанки.

– Не экономка? – поинтересовалась Давина.

– Никто не захотел ее беспокоить, ваше сиятельство, – ответил Джейкобс, отвешивая ей поклон.

– Неужели все так боятся этой женщины?

Она ждала, что Джейкобс ответит на ее вопрос утвердительно, но он лишь слабо улыбнулся:

– Мне поручили попробовать защитить некоторые предметы Эмброуза, которые являются исторической ценностью.

– Предметы?

– Ваше сиятельство, не передвинуть ли мне, например, некоторые вазы? Или чем-либо прикрыть наиболее ценные окна? – Джейкобс бросил взгляд на один из самых красивых витражей. – Может быть, закрыть его войлоком, сэр? Этому окну триста лет.

– По-моему, нас журят, Давина, – обратился к ней Маршалл.

– Нас ставят на место, – ответила Давина, опуская биту. – А как насчет люстры, Джейкобс? На мой взгляд, Маршалл ее почти разбил.

Несколько подвесок нижнего яруса действительно были в плачевном состоянии.

– Не дадите ли мне какой-нибудь совет, Джейкобс? – спросила Давина. – Я не совсем уверена, что Маршалл играет честно.

На лице Джейкобса отразился ужас.

– Ваше сиятельство, я не играю в гольф и ничего в нем не понимаю.

– Молодец, Джейкобс, что поддержал меня, – сказал Маршалл.

Джейкобс попятился вон из комнаты. Было слышно, как он приказал служанкам принести войлок.

Маршалл и Давина переглянулись.

– Расскажи мне еще раз, что такое птичка, орел и альбатрос, – попросила Давина Маршалла.

– Не думаю, что тебе следует беспокоиться о них. Все эти слова относятся к отличным ударам.

– Но я могла бы попрактиковаться. Тогда я наверняка у тебя выиграла бы.

– Сейчас моя очередь, – с улыбкой ответил Маршалл.

– Тебе не кажется, что это не очень по-джентльменски – так открыто торжествовать?

– Просто я слишком азартен, вот и все.

– Все же я должна еще попрактиковаться. Мне очень хочется у тебя выиграть.

– Сегодня это не случится, – сказал он и рассмеялся, когда она ударила его рукой по плечу.

– Давай играй, – сказала она и шлепнулась на стул.

Он прислонил биту к небольшому столику, подошел к ней и, протянув руку, поднял со стула.

– Ты способная ученица и за это должна быть

вознаграждена. Я целый час буду делать все, что ты захочешь.

– Всего один час? Я требую весь день. А еще лучше… я жажду провести с тобой целую ночь. Ты будешь спать рядом со мной до самого утра.

– Давина. – Он обнял ее и наклонился так, чтобы его нос коснулся ее носа. – Кто-нибудь когда-нибудь говорил тебе, какая ты непредсказуемая?

Она улыбнулась:

– Постоянно. Непрерывно. Неизменно. Всегда.

– Но еще не ночь.

– Не ночь, – согласилась она. – Сегодня дождь льет не переставая, а гром гремит так, что гроза, наверное, не скоро закончится.

– И что нам делать со всем этим временем? – спросил он, поцеловав прежде мочку ее уха. – Мы можем перейти в какое-нибудь тихое, уединенное место и обсудить, чем мы могли бы заняться.

– Но выбирать буду я.

– И что бы ты хотела, чтобы я делал?

– Целовал меня везде – в глаза, в нос, в шею, в грудь, – без намека на улыбку, сказала она. – Представил бы себе, что я – иероглиф, а ты изучаешь все изгибы моего тела и определяешь, что они символизируют.

Он огляделся, очевидно, для того, чтобы убедиться, что в комнате, кроме них двоих, никого нет, и обхватил ладонью одну ее грудь.

– Например, этот изгиб? Как ты думаешь, какое у него самое важное значение?

– Питание? Плодородие?

Он удивил ее тем, что прижал к себе и обнял. Больше он ничего не сделал – просто окружил ее своим телом, словно она была ценнейшим артефактом, который нуждается в защите.

– Что ты делаешь? – почти шепотом спросила она.

– Держу тебя, – таким же шепотом ответил он и провел пальцами по ее спине и ягодицам. – Зачем ты так утягиваешься корсетом? Тебе этого не нужно.

– Ты хотел бы, чтобы я была распутной, Маршалл? – Со мной – да.

Их окружала тишина большого зала. Ей вдруг захотелось поблагодарить его за то, как он к ней относится, но как такую мысль можно выразить словами?

Поймет ли он?

А как было бы хорошо рассказать ему все, чего он не знал о ней, притом во всех деталях. Хотя о себе Маршалл говорит очень сдержанно, будто опасаясь, что она осудит его или ужаснется тому, что он сделал.

Могла ли она чувствовать к этому человеку что-нибудь, кроме любви?

– Останься со мной на всю ночь, – прошептала она, прижавшись щекой к его груди. – Прошу тебя, Маршалл.

– Давина…

– Ты не сделаешь мне больно. Я это знаю. Поверь мне, как я верю тебе.

Он ничего не ответил, только по-прежнему обнимал ее руками. В эту минуту в ее душе шевельнулась слабая надежда.

Маршалл проводил ее в спальню и зашел, прикрыв за собой дверь. Не отрывая от нее глаз, он начал раздеваться.

– Мне следует чувствовать себя шокированной?

– Разве? Ты ведь уже видела меня голым.