У Финского залива

Гарднер Вадим Данилович

«Мой философски-стихотворный ум…» (Из «Дневника поэта»)

Мой философски-стихотворный ум, Твори, неся плоды глубоких дум, Начнем с тобою наступивший год. Жизнь, как всегда, куда-то вдаль течет, Переживанья унося с собой, Стремяся к цели тайно-мировой. И хочется в строках запечатлеть Пред тем, как мне на время умереть, Немало мыслей, горестей, отрад, Воспеть свой путь и множество преград На нем, не раз встречавшихся душой. Хочу я быть в строфах самим собой, Самосознанье духа отразить, Стих мерный свой лучами оживить, Направленными с Неба Глубины, Чтобы слова, духовности полны, Сияли светом Истины

благой, Мерцающей во мне и надо мной. Но, кроме тихих самосозерцании И непрерывных внутренних исканий, Стремлюсь и долгом почитаю я Отображать мирского жития Нелепый с виду хаос и разлад, Душевных переходов мутный ад, Ряды картин в трехмерности простой, Развертывающихся предо мной. И буду я легко менять размер, Ценя лишь красоту сокрытых мер, Осмысливающих безмерность жизни, Внутри живя в лучащейся Отчизне. 15 февраля 1933 г.

«Три ольхи, одна береза…»

Три ольхи, одна береза, Все четыре обнимаются На песке у вод прибрежных У заливных вод сиреневых. Там еще поближе к влаге Ольхи, близнецы степенные, Четверни, чуть-чуть колышутся. Золотыми порошинками, Или звездочками яркими Блещут облачки на севере. На утрате солнце майское… Сколько бурь и наводнений Ольхи вытерпели крепкие. Детвора по ним карабкалась, По стволам, покрытым ягелем. Первый натиск волн взъярившихся Принимали ольхи старые, Коренастые, приморские: Все живут, живут подруженьки, Не робеючи, радушные, У заливных вод изменчивых. Кабы мы так по-приятельски Жили все; страшны ль нам были бы Шквалы жизни, вихри буйные? 1936

«Подсвечников бронзовых сфинксы крылатые…»

Подсвечников бронзовых сфинксы крылатые Сидят безучастно, и смотрят куда-то. Мечты упорхнули, а были когда-то. Зачем улетают с годами у всех Мгновения легких утех? И время зачем искажает черты Былой красоты? И сердце горит не весенним огнем, Но тление в нем. И сны беспокойны, и дни холодней, И ропот на мир все сильней. Как желчною осенью, листья желты И долгие тучи густы, Так блекнет душа, и роняет цветы. [1937]

«Клонятся ли травы…»

Клонятся ли травы К матери земле, Светлые купавы Плавают в пруду, Облака ли бродят, Спутницы мечты, Хороводы ль водит В небесах луна, Я, всегда влекомый, Духом красоты, В дали все знакомый, Движу мысль в простор. [1937]. Metsakyla

На берегу залива

I. «Там где-то к коронации…»

Там где-то к коронации Готовятся. Я — здесь Сижу в уединении У синих волн залива. Что праздник целой нации?! Милей мне наша высь В зеленом облачении Весна так прихотлива. Чуть пенясь, волны низкие Звучат, о камни бьют. Когда еще та старая Распустится ольха? Душе такие близкие Там облака плывут. Отрадна высь не хмурая, Погода неплоха.

II. «Не я колдую природу…»

Не я колдую природу, Как некогда Сологуб. Она меня чарует, Вовлекая в зеленый круг. Волхвований мощною силой Не обладаю я. Я

только простой словесник. Какой уж я там кудесник, Чарователь бытия. Но запах весны радушной Вбираю в себя, живу; К весне неравнодушный, Ее струнам послушный, Я — в полусне и наяву. 1937

«До конца, унынье сердца и отчаяние, вас…»

До конца, унынье сердца и отчаяние, вас Пережить душе придется и на этот раз. Неудач я много ведал и терпел немало бед, И одерживал так мало подлинных побед. Часто складывал оружье и на все махал рукой, Пригнетаемый как будто роковой звездой. Не хотел я в судьбы верить, а меж тем, казалось, рок Самовластно правил мною, в круг несчастий влек. За уронами уроны непрерывно я терпел, И в борьбе за святость жизни все слабел, слабел. И спасала только вера в вечную любовь. Ею только подымался и боролся вновь. 1937. Metsakyla

Гарднеровы семистишия

Тучи серые, хмурые мимо Проползают, тоску наводя. Мое сердце печалью томимо, Время движется, душ не щадя. И без мглы этой дымной теснима Глубь душевная. Мрачно бродя, Дума давит, как свод, нестерпимо. Вереница былых неудач В цепь связуется с этой тоскою, Что гнетет, хоть ты плачь, иль не плачь. Не к отрадному тянет покою, Что сердца исцеляет как врач. Сочетались тревоги с хандрою, Сплин преследует душу, — палач. И подумаешь, право, причинность В этой тяжести внутренней есть За минувшее как бы повинность Неизбежно приходится несть, Словно всякую в прошлом провинность Предназначено строго учесть; А, живя, сбережешь ли невинность? Да не тянутся ль нити, к тому ж, От души к душам всем во вселенной! Разрывается ль связанность душ? Вяжет грех, как и подвиг нетленный, Что отшельничью тусклую глушь Красотой озаряет священной Средь мертвящих, безжалостных стуж. Вот я чувствую, будто терзанья Дальних душ в глубине собрались, И с моими чужие страданья, Что венок безотрадный, сплелись. Лад скорбей есть в мирах мирозданья, Где согласны низины и высь. Соотзвучны пределы сознанья. 1937. Metsakyla

Сонет обратный («Опять ищу под соснами сморчки…»)

Опять ищу под соснами сморчки; Не нахожу; вечор их было много; Я все собрал. Черничные цветки Краснеются. Сосна так смотрит строго В своей одежде мрачной и простой Под радостной весенней синевой. Везде, везде — противуположенья: Тут мурава атласная, а вот Сгоревшая трава. Здесь — птичье пенье, Там — скрип пилы… Любовь — и будней гнет. Порхают бабочки, червь земляной ползет. Благоуханное весны цветенье. Из ямы рядом — запах нечистот. Брань, клевета, … а в двух шагах моленье. 1937. Metsakyla

«Твои неохватные дали…»

Твои неохватные дали Россия, закрыты для нас. Мы маемся тут на чужбине, И катятся слёзы из глаз. Поймёт ли когда иноземец Страдания русских сердец, Что наша печаль безысходна, Что носим терновый венец. Что Русь за мир сораспялась Тому, кто за нас был распят. Что больше, чем им, нам понятны Голгофская мгла и Пилат. 10-23 марта 1937 г. Vammelsuu