У Финского залива

Гарднер Вадим Данилович

Наводнение 1924 г

И. Е. Репину, славе и гордости России, посвящаю

На мысу, затопленном водою, Баню закружило, и ветра По волнам ее швыряют в море. Яростна Посейдона игра. Хижину со старым рыболовом И с его старушкою несет По заливу дерзкая стихия; Вскидывает вверх, о камни бьет. Гробом домик стал им. Злая буря Грозно отпевает стариков, Поднимая мирную лачугу На поверхность пенистых горбов… Яхты, шхуны, бревна, будки, пропсы, Вырванные с корнями стволы Разметали всюду по простору Мстительно-злорадные валы… Ольхи, ели, сосны, можжевельник Заливает бешеный потоп. Друг за другом падают деревья, Словно за снопом валится сноп. Соснами, столбами дальномолвов, Проволокой путь перегражден; Воздвигает вихорь баррикады, Как

бунтарь, крамолой опьянен… Это здесь… А там? Воображаю, Как восстала гордая Нева, Как сто лет назад при Александре, Морю приобщая острова; Затопляя площади и стогны, Бунтом отвечая на бунты, Кинулась на красную столицу С дикой песнью гневной красоты. Улицы в потоки обратила; Барки, пристани к стенам дворцов Прибивает и, размыты зыбью, Всплыли шестигранники торцов… Вихрь срывает крыши и корчует Клены, липы и дубы в садах; Стон, проклятья, ужас несказанный Тонущих в подвалах, на дворах… Но как встарь, водою окруженный, Бронзовый седок на скакуне, От годов уже позеленелый, Весь обрызган, держит речь к волне: «Ты бушуй, красавица-царица. Гневом обуянная Нева, Покарай потомков ошалелых! Ты в отмщении своем права Осквернили детище Петрово Переименован в Ленинград Чудный город, плод мечты высокой; Парадиз мой обратили в ад. Обесчестили мою Россию». Молвил Марс Полтавы, потрясен, «И тряпьем кровавым заменили Славу ныне попранных знамен. Родины предатели пируют. Г.П.У. справляет шабаш свой В величавых стенах Питербурха Над широкой царственной Невой. Ужас Г.П.У. на Русь наводит… Обезумел грешный мой народ. Видя Божий гнев в твоем кипеньи, Пусть опомнится, в себя придет»… Долго так с разнузданной стихией Венценосный плотник говорил, Между тем как вал, сребряся пеной, О гранитное подножье бил. Но, великой жалости исполнен К жителям, постигнутым бедой, Взбаламученную бурей реку Царь унял горячею мольбой… Приутих свирепствовавший ветер, И, виновница несчетных бед, Зыбь отхлынула, оставив за собою Буйного хозяйничанья след… 1928. Финляндия

Неоглосса

Ах, закрой мне навек эти вежды! Трудно в хрупкой и душной плоти… Или дай вихревые надежды Этот мир до основ потрясти!

Из «Песен души»

Трудно жить в этой пропасти мрачной Меж жестоких и гордых людей. Я, с широкой мечтою прозрачной, Не сношу тяготы их цепей. В ясной области Духа невежды К Красоте преграждают пути. Нелегко мне святыню спасти… Ах, закрой мне навек эти вежды! Отравляют глубины души. Яркий свет маяков застилают; И мечты, что возникли в тиши, Ледяною вьюгой угашают. Все же крест свой я должен нести, Не роптать на судьбину крутую. Но, хоть цель я провижу благую, Трудно в хрупкой и душной плоти… Трудно в хрупкой и душной плоти… Надели меня мощью духовной, Чтоб я в бурной борьбе не ослаб, — Ты, Единственный, Дух безгреховный. Бог Отец, перед кем я не раб, — Облачивший в плотские одежды Наше вольное вечное я, Погрузи меня в тьму забытья, Или дай вихревые надежды! Не вотще я был призван Тобой К Светозарству расчистить дорогу, Обративши грозой немирской Всех несчастных и ропщущих — к Богу. Дай себя мне, как прежде, найти! Я сошел в низину грехопада, Чтоб во имя Грядущего Града. Этот мир до основ потрясти! 24 июля, 1928 г.

ИЗ ЖУРНАЛОВ И АНТОЛОГИЙ

Убежавшему зайцу

Серый заяц сел на дороге, Но по хворосту хруст услыхал; Что есть мочи грызун быстроногий Вдоль по вереску в лес ускакал. Напугал я тебя, длинноухий, Но ведь я не охотник-злодей. Мне милы и зеленые мухи, И несущий иглу муравей. Осы черные в желтых полосках, С их висящим коконом-гнездом, И пчела на кукушкиных слезках, Вся в меду и в плаще золотом. Все мне дорого, серый, в природе: И проросший овес молодой, И капустный кочан в огороде, До чего ты охотник большой. Самый запах земли мне приятен, Желтопенные волны лугов, Лес в сиянии солнечных пятен — Все люблю, все прославить готов. «Русская мысль». 1915, № 12.

Завируха

Елей серебрящихся наметы Стали и грузнее и пышней. Вновь курят глубокие суметы. Стружит

снег вьюга среди полей. Снова заметь свищет и гуляет, И следы полозьев занесло. Сечень-белоризец окунает В звездную крестильницу село. Сам охоч до пляски, пряток, жмурок, — Над парчей змеящейся куры, — Полумесяц из-за мглы, что турок, Смотрит на забаву детворы; Смутно видит сквозь фату метели Отраженный в стеклах блеск свечей, Мишурой мерцающие ели, Тут и там гадающих людей. Смотрит и Медведица Большая, Из-за туч взглянувши невзначай, Как скорлупка, в чаше проплывая, Вдруг огнем зажжет бумажки край. И глазеют ведьмы заметухи В окна из-за снеговых холмов, Как на картах ворожат старухи И сулят «дорогу», «женихов», «Письма», «хлопоты» и «дом казенный»; Видят, тени воска на стене Г роб иль челн выводят плоскодонный, Трубача на вороном коне… Вновь разъяснило. Глядят Стожары, Как мелькает в пляске молодежь, Как, подпав под хмелевые чары, Краснорожий бесится кутеж… Утихает ветер. Чуть кружится Снег вокруг сугробов на полях, Стар и млад, усталый, спать ложится. Меркнет Утренница в небесах. «Якорь», 1936

Рондель

Вертящихся листов балет, Мне мил размер твой прихотливый: Дождь хлещет ли из туч тоскливый, Сияет ли на небе свет. Люблю, задумчивый поэт, Твой пляс бездумный и игривый, Вертящихся листов балет. Мне мил размер твой прихотливый, Когда ветров осенних бред Гудит в дубраве сиротливой. Нарядный вихрь твой шаловливый Отраден и на склоне лет, Вертящихся листов балет. 1942. Русская Мысль (Париж) № 3676 (5. 6. 1987) Литературное приложение № 3/4

Нюландский сонет

О, Гельсингфорс, излюбленный ветрами, Ты мало, горделивец, мне знаком. По стогнам я твоим бродил пешком. Но ты с двумя своими языками Не близок мне; стеной они меж нами. К твоей красе холодной не влеком, Незваным и ненужным чудаком С тебе чужими мыслями, мечтами Себя я чувствовал; хоть скал гранит Здесь, там в столице и меня бывало Пленял, но ныне больше не манит С тех пор, как сердце холод злой познало Враждебного нам племени людей, Суровое безмолвие камней Сочувствия в душе не вызывает, Сердец закрытых символ отвращает. 1942. «Русская мысль». Париж № 3676 (5. 6. 1987) Литературное приложение № 3/4.

ИЗ АРХИВА ПОЭТА

Снежинки

Изящество снежинок, Крутящихся, Звездящихся… Красотки, чародейки, Волшебные пушинки, Иль крестики порою, На мех моей шубенки Вы сыплетесь сейчас, Зачавшейся зимою, Старинною и длинною. Идут красноармейцы, Близки белогвардейцы, И, вы, на их шинели, На сосны да на ели Ложитесь и змеитесь И, на свету, искритесь. Балет ваш белый, белый Люблю оцепенелый В морозы наблюдать. Хотя стучатся: Голод И леденящий Холод, Но снеги — благодать. Декабрь 1918 г., Петроград

Грация

Н.А. Александровой

Грация — харита, пепельный Ваш волос, Ласковые очи и звенящий голос К Вам ли не влекут. В белом Вы безмолвны. В черном Вы прекрасны. В голубом нежны Вы, в ярко-красном страстны. Розы к Вам идут. Не всегда был чужд Вам лепет сердца странный, Стих мой орхидейный, бред души туманный, Дымные мечты. Вам незримо струны шепчут эти руны, Славя облик милый, лучезарно юный, Вам, цветку, — цветы. 16-29 Августа, 1923 г., Vammelsuu

«Пускай повсеместно поносят…»

Пускай повсеместно поносят Тебя, о родная страна, Пускай мы повсюду гонимы И слез наша чаша полна, Не мало пускай на чужбине Невольников горьких работ, Не мало в лохмотья одетых, И всюду тоска нас грызет, Но рубища наши священны, И пусть нас недоля теснит, Как солнце сквозь черные тучи, В нас пламенник веры горит. Под рубищем носим распятье, И слышим порою сквозь сон Восстание наше из гроба И Пасхи малиновый звон. 1925, Metsakyla

«Когда я один и мне грустно…»

Когда я один и мне грустно, Лишь ты, утешающий стих, Даришь мне живую отраду, Спасая от горестей злых. От темных сомнений, от боли, От острых колючих тревог Кто, кроме твоих переливов, Избавить поэта бы мог? В твоей упоительной власти Навеять чарующий сон, Мечты уносить в беспредельность За пояс жестоких времен. 1927. Metsakyla