У кого как...

Корсунская Жанна

Мерзкий запах Швыдко становится почти неосязаемым.

– Как это – не взлетит?

– Так. Я читал договор, который подписан с русскими. Спутник будет выводить на орбиту списанная ракета-носитель семидесятого года выпуска. Максимум, заметьте, максимум, отойдет одна ступень из трех. А все остальное, в том числе наш восхитительный спутник, разлетится на части в верхних слоях атмосферы.

– Вы уверены, Вячеслав Семенович?

– – Абсолютно. Заявляю вам как профессионал с двадцатипятилетним стажем работы.

– Зачем

же израильтяне подписали этот договор?

– Их просто облапошили. Н-да!

– Вы говорили об этом кому-нибудь из начальства?

– Говорил. Неоднократно. Мне сказали: не вмешивайтесь не в свое дело и занимайтесь исключительно разработкой спутника, и исключительно той областью, которую вам поручили.

– Сколько времени вы в Израиле?

– Полгода.

– Понятно. Ивритом не владеете.

– Абсолютно. Я говорил с русскоязычным директором проекта, который живет здесь тридцать лет. Этот директор принимал активное участие в поисках российских партнеров и подписании договора о запуске... Он очень самоуверенный молодой человек. В общем, Дов сказал мне, что, если я не перестану говорить глупости, он меня уволит.

– Жаль. Полгода в стране – и уже имеете работу по специальности. Это большое везение, Вячеслав Семенович.

– Да, но меня ничто не остановит. Я специалист и прекрасно понимаю, что деньги, выделенные на спутник, заметьте, огромные деньги, будут пущены на ветер в прямом смысле этого слова... На ветер в верхних слоях атмосферы.

– Но, может быть, есть хоть какой-то шанс?

– Никакого. Ноль.

– Зачем же они подписали этот договор с русскими?

– Я же вам объяснил – их облапошили.

Звонит Ури.

– Извините. Да, Ури, записываю адрес. Все ясно. Буду там через полчаса.

Беру номер телефона у Вячеслава Семеновича, Выхожу из кухни, чтобы попрощаться с Витей. Он сам идет мне навстречу.

– К кому тебе нужно ехать? Редактор сообщил уже? – Витя сосредоточенно смотрит на меня, какая-то мысль, кажется, не дает ему покоя.

– Да. Погиб молодой парень. Иностранный рабочий. Украинский. Нужно поехать по адресу, где он жил.

– Так я и думал. Я знаю этот маршрут. В этом автобусе обычно едут иностранные рабочие утром. Только, как правило, в семь утра. А этот задержался. Я поеду с тобой. Разреши мне...

– Зачем?

– Тебе нежелательно появляться в этом квартале одной. Там трущобы... Много грубых мужчин. Ну, работяги, без жен... Возьми меня. Я не буду тебе мешать.

– Хорошо. Спасибо, Витя.

Сообщение Швыдко о спутнике не дает мне покоя. Если подписали договор, не разобравшись, то почему не могут расторгнуть его и уличить Россию в обмане? Может, уже нельзя расторгнуть? И разве русские не должны будут платить компенсацию за нанесенный ущерб? Интересно, Витя знает что-то об этом? Наверняка. Надо поговорить с ним, прежде чем идти к руководителю проекта.

– Я знаю, что рассказал тебе Швыдко, –

говорит Витя, как только мы выезжаем из здания Техниона.

– Да? И что ты про это думаешь?

– Если бы мы не учились с тобой в одном классе...

– Знаешь, Витя, давай поговорим на эту тему после встречи с украинскими рабочими. Я не очень хорошо вожу машину. Дорога петляет. А разговор серьезный.

– Да. Ты права. Разговор действительно серьезный. Через двадцать минут живописный склон горы неожиданно превращается в захламленные дворы и странные строения непонятной формы. Трущобы...

Странно, но Витя ориентируется здесь довольно легко.

Оставляем машину. Идем к трехэтажному дому, облепленному по бокам пристройками. В подъезде пахнет мочой. Дыры в стенах залеплены обрывками бумаги, газет и полиэтиленовых пакетов. Уцелевшая половина обнаженной улыбающейся девушки с плаката на стене исписана русскими матерными словами.

– Мы на правильном пути, – усмехаюсь я.

– Да.

На втором этаже каменная лестница неожиданно кончается, но сбоку есть узкая железная. Обе лестницы соединяет деревянная доска.

– Каскадерская работа у тебя, Фира.

Витя первым проходит по доске. Подает мне руку. Железная лестница ведет к нужной двери. Стучим. Ни кто не открывает.

Стою за Витей. Смотрю на его огромную спину. Слава Богу, что он поехал со мной. Наконец на пороге появляется пьяный мужик в тельняшке, обрезанной под майку. У него красные глаза, то ли от водки, то ли от слез. Шорты перепачканы белой краской.

– Вам чего? – Смотрит на Витю. – Мы на иврите не понимаем.

– Мы говорим по-русски. Войти можно?

Мужик некоторое время молчит. Рассматривает.

– Входите...

Жилье состоит из одной комнаты. Четыре кровати. Посередине пластиковый круглый стол и стулья. На столе бутылки пива, водка, половина арбуза, хлеб, селедка, картошка с зеленым луком, сосиски в пластмассовом тазу.

За столом сидит детина, голый по пояс, с якорем на руке, и женщина лет пятидесяти. Глаза у женщины злые. Сверлят нас, будто насквозь.

– Чего надо вам? – говорит она наконец.

– Мы из газеты. Ищем родственников или знакомых Александра Степаненко, который погиб сегодня во время террористического акта.

– Из газеты? Какой газеты?

– Центральной, израильской.

– Израильской? Падлы! Пришли! А я мать его! Мать Сашко! Сыночка повидать приехала третьего дня. Повидала!..

– Шо приперлись сюда, жиды пархатые? – вдруг поднимается из-за стола детина, хватает арбуз, швыряет в Витю, но тот успевает отстраниться, и арбуз попадает мне в грудь.

Детина подскакивает к Вите, хватает его за рубаху, но тот с размаху ударяет его в скулу. Женщина закрывает лицо руками, начинает выть:

– Жиды недорезанные, мало вас били на Украине, не добили гадов! Сейчас бы сыночек мой живой был. Сашко мой...