У края темных вод
Шрифт:
Само собой, констебль Сай Хиггинс знал, где засел Джейк, но и в ус себе не дул: Джейк ему приплачивал. Слыхала я пересуды: констебль только радовался очередной вылазке Джейка — дескать, теперь-то пополнит запас виски или новую повязку на глаз себе приобретет.
Настоящий закон так и не добрался до Джейка — может быть, и не добрался бы никогда, а только он застудился на болоте, подхватил пневмонию и умер в родительском доме.
Видя, что дверь не открывают, разумник Терри спросил:
— Зачем мы вообще сюда приперлись? Мэй Линн на кладбище лежит.
Из
Когда же я бывала одна и он меня замечал, то не кивнет, бывало, и даже не глянет в мою сторону. Мама Мэй Линн — другое дело, ее мы все знали: худая, тихая женщина с волосами цвета влажной пшеницы, а в глазах — словно вся мировая печаль плещется.
Мы и Джейка все трое видели: темноглазый, красивый, если бы не шрам через правую половину лица — старый обрез разорвался у него в руках, когда ему было примерно столько лет, сколько нам сейчас. Джейк был с нами довольно приветлив, но держался настороже и все присматривался: а вдруг мы замаскированные федералы, начиним его свинцом за украденные с бензозаправки двадцать пять баксов.
— Верно, — признала я. — Приперлись сюда, а зачем — сами не знаем.
— Решили сунуть свой нос, вот и все, — буркнула Джинкс.
Я еще раз постучала в дверь, и на этот раз она поддалась. Мы все замерли, глядя на приоткрывшуюся щель. Потом я тихонько протянула руку, подтолкнула дверь, и она открылась вовнутрь, словно приглашая войти.
Терри и Джинкс последовали за мной.
— Нехорошо это, — ворчал Терри.
— Не, нехорошо, — вторила ему Джинкс.
Тем не менее на пороге они не остались, ни тот ни другая. Шли за мной по пятам.
Весь дом состоял из одной здоровенной и кривой комнаты, ее разгородили одеялами, развесили на веревках, чтобы и раздвигать, и сдвигать, как понадобится. Самая большая часть отводилась папаше Мэй Линн, тут пришлось несколько одеял натянуть поперек дома, чтобы его отделить. Одно одеяло не было задернуто, я разглядела внутри койку и маленький стол с Библией и кучей каких-то бумаг. Пригляделась и поняла: это листки папиросной бумаги, чтобы табак заворачивать. Рядом стояла жестянка «Принца Альберта», и все вокруг — и стол, и постель, и пол, и даже единственный деревянный стул — было засыпано табаком: коричневые крошки, словно потемневшая перхоть. Как-то раз я наблюдала, как Клитус Бакстер сворачивал пахитоску — руки у него дрожали после недельного запоя, он больше просыпал табаку, чем скурил.
В другом конце комнаты было отделено место для готовки — деревянная плита с трубой, выходившей в дыру под окном. Занавески на окне были сшиты из той же ткани в синий цветочек, что и платье Мэй Линн.
Спальня Мэй Линн тоже была завешена одеялами, и была она совсем крохотная. А если у Джейка прежде имелось свое место, значит, теперь его захватил папаша. Трудно себе представить, как тут размещались четверо.
Мы сдвинули одеяла и заглянули в спальню Мэй Линн. На полу лежал замусоленный перьевой матрасик. Две плоские подушки
На гардеробе высилась целая кипа журналов про кино. Возле гардероба стоял стул, а другой — в изножье. Сколько раз, бывало, Мэй Линн садилась на один стул, я — на другой, и она показывала мне эти журналы, фотографии людей в них. Они все были словно из сна или мечты, словно ангелы, спустившиеся с небес. Не похожи ни на кого из моих знакомых, кроме самой Мэй Линн, а на нее похожи, пусть даже у нее нормальной одежки не было.
Джинкс потрогала журналы, приподняла обеими руками стопку и сказала:
— Тяжеленные какие — если все вместе в лодку свалить, глядишь, потонет.
— Она их все время читала, — кивнул Терри.
— Я думала, в один прекрасный день она сбежит отсюда и станет кинозвездой, — вздохнула я. — Уж если кто мог стать кинозвездой, так это она.
Терри присел на стул в ногах кровати, подтянул к себе подушку.
— Пахнет ею, — пробормотал он. — Той отдушкой из аптеки, что она покупала. — Он оставил в покое подушку, оглядел нас и добавил: — Знаете что: надо, чтобы Мэй Линн попала в Голливуд.
— Она померла, ты не забыл? — усмехнулась Джинкс, присаживаясь на матрас.
— Она и мертвая может поехать, — настаивал Терри, усаживаясь поудобнее и скрестив ноги. — Она только этого в жизни и хотела, а теперь ее зарыли в какую-то яму, точно сдохшего пса. Не так все должно было выйти с ней.
— Ага, а когда я тужусь в отхожем месте, из меня должны выпархивать бабочки, — съязвила Джинкс. — Только и у меня все выходит дерьмом.
— Мы могли бы отвезти ее в Голливуд, — продолжал Терри.
— Что ты сказал? — Я не верила своим ушам.
— Мы можем отвезти ее.
— То есть — выкопать и отвезти? — уточнила Джинкс.
— Ясное дело, — отвечал Терри. — Сама она не вылезет из-под земли.
— Тут ты прав, — сказала я.
— Я не просто так болтаю, — сказал Терри.
Мы с Джинкс переглянулись.
— Значит, — заговорила Джинкс, — мы ее выкопаем и потащим ее в гробу на закорках всю дорогу до Голливуда, а когда доберемся туда, разыщем людей, которые делают кино, и скажем им: вот, мол, новая кинозвезда, покойница, которая выглядит совсем не такой красоткой, какой Мэй Линн была при жизни, и которая воняет так, что от ее вони птица может брякнуться с дерева и убиться об землю?
— Нет, конечно, — сказал Терри. — Я лишь пытаюсь напомнить вам очевидный факт: не так уж много у нас друзей, чтобы если кто умер, так сразу его и забыть. Мы могли бы откопать ее и устроить ей погребение, как античным героям. Помните, как в Греции? Мы бы разожгли погребальный костер, а потом собрали бы пепел и пепел-то отправили бы в Голливуд.
— Какая она гречанка? — удивилась Джинкс.
— Но она была похожа на античную богиню, разве нет? — настаивал Терри.