У кромки океана
Шрифт:
У разветвления каньона Кевин остановился. Рамона встала рядом, прижалась к нему. В детстве он облазил все окрестные каньоны и знал их как свои пять пальцев, но сейчас, в призрачном полумраке, никак не мог сосредоточиться и вспомнить, не мог сообразить, куда идти. Все понятно – лес, ночь… Скоро взойдет луна, тогда ориентироваться станет легче. А пока… Кевин свернул налево. В любом случае они не заблудятся, рано или поздно выберутся на гребень.
Идти стало немного тяжелее, словно они шагали по лестнице с изрядно выщербленными ступенями. Иногда приходилось даже подтягиваться на руках. Наконец они выбрались на широкий гребень, что полого поднимался в направлении Седельной горы. Под ногами зашелестела палая листва, прикрывавшая голый песчаник. Кое-где росли чахлые дубки;
Небо на востоке посерело, затем стало снежно-белым. Взошла луна. Звезды мгновенно потускнели, небосвод приобрел пепельный оттенок, пролегли тени, и гребень словно преобразился. Кустики полыни напоминали теперь припавших к земле животных, дубки качались на ветру: казалось, они тянут к людям руки с длинными пальцами.
Внезапно на фоне луны – большой, яркой настолько, что можно было разглядеть и темную половину, – промелькнула тень. «Что такое?» – изумился Кевин. Тут он сообразил, что тень двигалась не по воздуху, а по гребню. И была не одна. Животные вскинули к небу узкие морды; несколько долгих секунд спустя донесся вой.
Койоты. «Быстро же они откликнулись на зов Хэнка», – прошептала Рамона. Ее шепот прозвучал на удивление таинственно; ночь балансировала на грани возможного, койоты тявкали то вместе, хором, то по отдельности. Кевин невольно вздрогнул, по спине побежали мурашки. Инстинктивно привлек к себе Рамону (шок прикосновения); они обнялись. Подобное в Эль-Модене среди друзей было в порядке вещей, однако ни Кевин, ни Рамона раньше не позволяли себе чего-то такого. Сейчас это произошло впервые. Они попятились, каждый в свою сторону, уставились друг на друга: даже в призрачном лунном свете Кевин видел, какая гладкая, прямо-таки бархатная у Рамоны кожа. Иссиня-черные волосы, поблескивающие в полумраке глаза… белые зубы, закусившие нижнюю губу, когда они поцеловались. Изнутри рвались звуки, похожие на восторженное тявканье койотов. Первый поцелуй! Кровь в жилах Кевина преобразилась в нечто более кипучее, яростное, свободное. Его кровь стала ветром.
С Дорис все было иначе. Она шла, не разбирая дороги, вне себя от злости. Знала только, что шагает приблизительно в том же направлении, в каком ушли Кевин с Рамоной. Зачем она их преследует? Глупо, смешно, нелепо. Если бы Кевин был один, она бы догнала его и спросила – крикнула бы так, чтобы у него зазвенело в ушах: «Почему? Почему не я? Ведь мы много раз занимались любовью, были добрыми друзьями, жили по соседству столько лет, что и не сосчитать. Но ты никогда не смотрел на меня так, как смотришь на нее. Да, мы смеялись, развлекались, занимались любовью, вроде бы наслаждались жизнью, но частичка тебя все время была в каком-то другом месте. Со мной ты был не страстным любовником, а всего лишь хорошим другом». «Чтоб тебе пусто было!» – воскликнула Дорис. Естественно, за шумом ветра, который смутно напоминал звуки флейты, ее никто не услышал. У них с ветром и каньоном словно вдруг составился заговор: они прикрывали, защищали друг друга. Поэтому никто посторонний не мог услышать слов Дорис, если, конечно, она не начнет кричать, а этого не будет. «Я не из тех, кто кричит. Да, я могу повысить голос, резко оборвать, осадить. Но истерик Дорис Накаяма не закатывает. Ааа! – внезапно взвизгнула Дорис, тут же прижала к губам ладонь, укусила себя за палец, криво усмехнулась, шмыгнула носом. Сплюнула, размазала по щекам слезы. Как хорошо бежать по ночному лесу, врезаться в деревья, ломиться сквозь кусты! – Дурак! Ну да, Рамона высокая, красивая, умная и в постели, наверняка, хороша. Но чему она может тебя научить? Два сапога пара. Нет, не сапога. Два тупых башмака. На двоих у вас не больше ума, чем у камня на дороге. Теперь я понимаю, почему ты предпочел ее мне».
Очутившись у развилки, Дорис не раздумывая кинулась влево, вверх по крутому склону. Она атаковала склон столь решительно, словно тот был ее личным врагом. Должно быть, подумалось ей, ты просто перегрелась. Бормоча что-то себе под нос, женщина продралась сквозь
Почему-то ей вспомнился Хэнк с его идиотским ритуалом. Она пробормотала: «Аум». Эти холмы принадлежат ей, что бы там ни утверждали остальные.
Дорис поднялась на гребень в тот самый миг, когда койоты затянули свою безумную песню. Различив в полумраке человеческие фигуры, женщина юркнула в кусты, испугавшись, что Кевин с Рамоной подумают, будто она за ними шпионит. Всякие мысли насчет того, чтобы застать Кевина одного, мгновенно куда-то исчезли. Наконец она рискнула пошевелиться, выглянула из-за куста – и увидела, как они обнялись и поцеловались: стройные силуэты на фоне неба, словно вышивка в стиле девятнадцатого века – серебро на черном – под названием «Влюбленные». Дорис вскочила и, не обращая внимания на шум и треск, что сопровождали ее движения, бросилась вниз.
– Что это было? – спросила Рамона, отодвигаясь от Кевина.
– Что?
– Ты не слышал? Мне показалось, я заметила краем глаза какое-то движение. В той стороне, откуда мы пришли.
– Очередной койот.
– Слишком большой для койота.
– Гм-м…
Кевину вдруг вспомнилась тень, которую он видел в ночь после первого заседания нового городского Совета. Странно, очень странно… Поговаривают, будто в горах Санта-Ана вновь появились пумы; правда, ему до сих пор ни одна не попадалась. Вряд ли пума подошла бы так близко к людям, и потом, они, как правило, не спускаются на равнину… В любом случае при Рамоне ни о чем таком упоминать не надо, не стоит портить ночь.
– Может, это пума? – задумчиво произнесла Рамона.
– Нет. – Кевин кашлянул. – По крайней мере мне так не кажется.
Неожиданно почудилось, будто в тявканье койотов можно разобрать слова: «Ну и зря! Ну и зря!»
– Давай спустимся в другой каньон, – предложила Рамона.
Кевин утвердительно кивнул. Они двинулись по гребню, обходя редкие деревья; вскоре луна уже светила им в спины, а впереди скользили длинные, густые тени. Ветер ерошил волосы, приятно холодил лица. Они часто останавливались и целовались, и каждый поцелуй был продолжительнее и неистовее предыдущего и заключал в себе целый мир.
Справа, в той стороне, где прятались во мраке горячие источники, можно было разглядеть неглубокий и довольно широкий каньон.
– Смотри! – воскликнула Рамона. На дне каньона виднелось несколько платанов, самый высокий из которых напоминал часового, что охраняет каньон; с его ветки свисало нечто вроде лианы. – Качели! Это Качельный каньон!
– Угу, – подтвердил Кевин. – Теперь я знаю, где мы.
– Пошли покачаемся, – проговорила Рамона, оглянувшись на него с лукавой девичьей улыбкой.
Спустившись в каньон, они обнаружили, что качели остались точно такими же, какими запомнились с детства: толстая веревка, привязанная к ветке на достаточном удалении от могучего ствола. Дно каньона шло под уклон, и можно было схватить веревку за узел на конце, разбежаться и прыгнуть, а там, если будет желание, встать на деревянную поперечину, что располагалась чуть выше узла. А потом – взмыть по дуге над землей, над деревьями и кустарником…
Они качались по очереди. Кевин наслаждался полетом, вкусом поцелуев на губах, прикосновениями – в те моменты, когда они останавливали качели и помогали друг другу слезть. Ветер, призрачный свет, длинные тени… Он будто утрачивал вес, сбрасывал с себя некое бремя, давившее прежде на плечи, мало-помалу преодолевал притяжение Земли. Ветер дул в спину, словно подгоняя, помогая достичь звезд; когда же качели начинали двигаться обратно, до чего же здорово было раскинуть руки, прыгнуть, не ощущая в теле никакого веса, и очутиться, приземлившись, в крепких руках Рамоны.