У кромки океана
Шрифт:
– И, стало быть, Соединенные Штаты пошли по социалистическому пути!
– Нет, ваше определение неточно. Мы лишь поставили преграду для самых крайних форм стяжательства.
– Путем национализации энергии, воды и земли! Что это, если не социализм?
– Да, верно. В этом вы правы. Но мы использовали национальные богатства так, чтобы дать каждому возможность идти вперед! Основные ресурсы были сделаны всеобщим достоянием и поставлены на службу долгосрочным интересам самого общества.
– Альтруизм во имя собственных интересов! – Прави сморщилась, изобразив гримасу отвращения на своей мордочке.
Тома
– Социобиологи говорят, что это нормально и было всегда, – сдержанно пояснил Том. – Ученые сомневаются в существовании альтруизма в чистом виде; он имеет право на жизнь лишь как замысловатой формы эгоизма.
– Адепты империализма всегда цинично относились к природе человека, – высокопарно произнесла Прави. – Вам ведь известно не хуже, чем мне, что гуманитарные науки базируются на философских убеждениях.
– Кто будет спорить? – Том поежился. – Ну и что вы хотите мне сказать? Экономическая система строилась в форме пирамиды, а деньги текли по ней снизу к макушке. Мы отсекли верх у пирамиды и оставили жить только существенные ее элементы – те, что в основании. А те функции, которые выполняла верхушка, мы передали правительству – но без отсоса денег на что-либо, кроме общественных работ. Это либо альтруизм в масштабах, невиданных с древних времен, либо очень просвещенный эгоизм – он заключается в том, что, когда богатства перераспределены таким образом, войны и катастрофы, грозящие пирамиде разрушением, предотвращаются. Какую бы философию ни исповедовал каждый, ему придется сделать выбор из этих двух возможностей.
Прави сказала, отмахнувшись:
– Вы просто увидели, что приходит конец, и смотали удочки. Как англичане из Индии.
– Не стоит обижаться за то, что мы избавили вас от сложностей, связанных с революционным насилием. – Тома почти забавляла непримиримость девушки. – Революция всегда драматична. Веселой она не бывает. Я знал революционеров – их жизни исковерканы; они стали изгоями. Тут нет ничего от романтики.
Прави, оскорбленная до самых глубин своей патриотической души, повернулась и отошла от Тома. Остальной класс стоял, перешептываясь. Надежда задала студентам длиннющий список литературы для самостоятельной проработки и распустила всех до вечера.
Позже, стоя у бушприта и глядя на звезды, Том вспомнил тот разговор и вздохнул. Воздух был влажен; тропическая ночь накрыла все своим черным плащом.
– Интересно, когда с нас сойдет клеймо позора? – тихо произнес Том.
– Не знаю… – отозвалась Надежда. – Мы этого не увидим.
– Вот так… – Том в расстроенных чувствах покачал головой. – Но ведь мы старались, как могли, верно?
– Старались. Они поймут это, когда ответственность за Землю, их дом, переляжет с наших на их плечи.
– Может быть.
На другой вечер Тома вызвали в рубку связи. Звонила Нильфония, тон у нее был радостный.
– Кажется, мы поймали «Хиртек» и ААМТ на нарушении закона Фацио-Мацуи. Вот, погляди.
ААМТ поместила «черный счет» «Хиртека» в некий гонконгский банк; фонды, по выражению Нильфонии, «отмыты, но не просохли». Короче, отследить прохождение денег можно.
– Хорошо. Перешли мне, пожалуйста, копии документов. Спасибо, Нильфония.
Отлично, размышлял Том. И очень интересно. Когда Кевин и Дорис пойдут на очередное заседание Совета, они принесут туда бомбу. Зачитают обвинения, представят доказательства, покажут, что предлагаемое освоение Рэттлснейк-Хилла финансируется из незаконных источников. И это будет концом всего дела.
Том вспомнил о маленькой эвкалиптовой рощице на верхушке холма и усмехнулся.
На рассвете Том выскользнул из койки, оделся и вышел на палубу. Корабль шел галсами под острым углом к крепкому восточному ветру, наискосок пересекая волны. У бушприта было мокро от брызг, и Том перешел на центр корабля, к ограждению наветренного борта. Продел руку в ячею веревочного такелажа грот-мачты – без этого сохранять равновесие было непросто. Канаты вибрировали под напором ветра; раз за разом «Ганеш» сбегал со спины одного водяного гиганта, чтобы ткнуться форштевнем в пологий бок следующего. С носа летели брызги и белые клочья пены. Затем корабль разворачивался в новом галсе, чертя бушпритом рисунок в виде веера на фоне водяной стены. Небо было прозрачным, светло-голубым, и брызги, взлетавшие перед носом судна, дробили солнечные лучи, рождая широкую яркую радугу. Головокружительное падение с волны, темно-синее море; толчок, когда корабль врезался в очередную водяную гору, взрыв пенных брызг, взлет на гребень волны, разворот под ветер, и – новый фонтан брызг. Судно летит сквозь дышащую сырым холодком дугу, пульсирующую красками: красный, оранжевый, желтый, зеленый, голубой, синий, фиолетовый.
У противоположного борта капитан Бехагуна помогал паре матросов крепить металлические кожухи над бухтами такелажного троса. Удовлетворение любопытства стоило Тому немалых усилий – попробуй пересеки палубу при такой волне.
– Скажите, капитан, к чему эти приготовления?
– Шторм надвигается. – Капитан, похоже, не слишком радовался грядущей забаве. – Я уже два дня пытаюсь обойти его с севера, но он шатается из стороны в сторону, словно пьяный.
Том пнул железный короб носком ботинка:
– Это понадобится?
– Заранее не скажешь. Я всегда приказываю так делать, если есть время. Бывали раньше в большом шторме?
– Да. У берегов Баха.
Бехагуна взглянул на Тома и улыбнулся.
На нижней палубе Том увидел Сонэма Сингха; тот показывал группе матросов, как крепить переборки.
– Том, сходите на мостик, разузнайте обстановку. Вам, наверное, все равно, где гулять.