У Лукоморья
Шрифт:
— И что ты выберешь?
— Конечно тебя, — не задумываясь, ответил я, — Тебя-то я давно знаю, а этот меч вижу впервые.
Как я уже говорил раньше, она не знала героев Простоквашина, и потому острота имела лишь половину успеха. И после некоторой паузы, я хитро добавил:
— Но и меч бы тоже не помешал.
— Меч сильнее меня, — спокойно проконстатировала она, — И он отнимет мою душу, если отойду далеко.
— И ты будешь в Астрале?
— Нет, сначала в мече, а потом где-то за Гранью. Практически, меня больше не будет.
— Это плохо, — протянул
— Если я буду рядом с мечом, то мы сможем жить вместе.
— Вместе? — переспросил я.
Она запнулась, обдумывая, что сказала, и неожиданно покраснев, стала быстро застегивать блузку. Это было так неожиданно, что сначала я, а затем и она покатились со смеху. Наконец наступила долгожданная разрядка.
Итак, в преддверии открытия врат у меня снова был родной меч, и даже личный телохранитель. Все складывалось как нельзя лучше…
— Эй, вы! — услышал я над собой чей-то грубый голос.
Я поднял голову. На каменном уступе над нами стоял молодой человек в спортивном костюме, но с автоматом. [59] Пятеро его друзей подходили к нам с флангов. Отступать было некуда.
Я вскочил на ноги, подняв меч.
— What do you need, — обратился я к ним по-английски, — We are the foreign journalists. I have accreditation…
— Говорите ли српски? — оборвал меня тот же парень, которого я про себя назвал главным.
59
Таких людей последние годы немало можно встретить и на территории России.
Уловив ситуацию, я отрицательно покачал головой. Но все же добавил, что помалу разумею. Очевидно, что перед нами были албанские боевики из ихней сепаратистской армии.
— O' key, — Главный одобрительно улыбнулся.
— Говорим, — некстати встряла в разговор Милица.
Они приблизились к нам вплотную. Я взмахнул мечом. Они вскинули автоматы. Но, видимо, они не хотели связываться с иностранцем.
— Брось меч, — продолжил главный на сербском, потому что английский он, вероятно, разумел не слишком, ну а я албанский — тем более. — И вообще мы тебя обыщем и отпустим. А она — кто?
— Мой переводчик, — сказал я первое, что пришло в голову.
— Тогда, ты не будешь возражать, если мы ей попользуемся, — вопрос звучал, скорее, утверждением.
Я возражал, но автоматная очередь оказалась веским аргументом. Я упал навзничь, и, захлебываясь собственной кровью, напоследок осознал: «Второй раз! Второй раз ее похищают у меня, и я не могу ничего сделать».
И тут, пока мгла Смерти не успела окончательно застлать глаза, я увидел две до боли знакомые тени — Добрыню и Соловья. Но навалившаяся пустота уже взяла меня в свои объятья.
Очнулся я от чьих-то ласковых прикосновений. Я открыл глаза. Надо мной сидела Милица, и гладила меня по голове. Вообще-то я с детства ужасно не люблю, когда меня гладят по голове, но Милица
«Какая она все-таки красавица», — подумал я, глядя в ее голубые, как небо, глаза.
— Я умер? — спросил я ее.
— Ага. А я — херувим.
— Нет, у тебя нет этого самого спереди. Скорее ты — гурия. И очень похожа на одну мою знакомую.
Я осознал, что не умер, и потому опять начал острить.
— Острить изволите, — услышал я знакомый голос, — А ведь она православная, и не может быть гурией.
Я повернулся. Передо мной стояли Олег и Алекс.
Как вы должны помнить, Олегом звался мой деверь, то есть муж сестры.
— Так значит, ты — и есть Добрыня. — Обратился я к нему. — Слову нет, такой же тормоз.
— Говори, говори тут. Если бы не мы, ты был бы сейчас совсем в другом месте, — огрызнулся в ответ он.
— И вовсе не был бы, — вступилась за меня Милица, — Его тело теперь, такое же, как ваше. Просто он это еще не осознал.
— А еще меня тормозом называет, — не унимался Олег. — Да, кстати, Абдул, ты знаешь, что твои родители давно на ушах из-за те6я. Мы с Таней с трудом их успокоили.
— Так я же слал телеграммы, — возмутился я, подражая герою «Золотого теленка» вытащил из кармана квитанцию, оставшуюся от последней гостиницы.
Шутка возымела действие, но не сумела замести следы моего паспортного имени, ненароком пророненного Олегом.
— Так тебя зовут Абдул? — переспросила Милица. Значит ты мусульманин?
В ее голосе звучало удивление. Мое отношение к боснийскому и косовскому конфликтам ей было известно. И сейчас она силилась понять, не было ли оно провокацией.
— Как ты должна знать, — неожиданно для самого себя я начал изрядно длинную тираду, — я родился далеко от ваших мест в России, точнее — на Северном Кавказе. — я хотел уточнить, но почему-то не стал этого делать, И по происхождению меня можно зачислить в мусульмане, хотя и не в ваши. Но, как ты, опять-таки должна знать, я не исповедую никакую религию, — я сделал паузу, и продолжил. — Хотя и крестился в православной церкви. И, кстати говоря, в крещении я — Андрей, так что тебя я почти не обманывал. И опять-таки, я не вижу ничего плохого в своей национальности. Я горжусь своей национальностью. Как, впрочем, и национальностью моей мамы. Мама у меня русская. Так что, тебе и всем остальным придется принимать меня таким, как есть.
Я сам не заметил, как начал заводиться. Тем более, что все слушали меня молча.
— Ну что, закончил, — спросили меня почти хором, когда, наконец, моего поток красноречия иссяк.
Я кивнул головой.
— Тогда ответь на один вопрос, — продолжил Олег, — ДОЛГО ТЫ СОБИРАЕШЬСЯ ТАК ЛЕЖАТЬ!
И действительно, маячащий перед нами вход на Радужный мост говорил о необходимости двигаться. Тем более, что дел в Косово у нас уже не оставалось.
— Да, кстати насчет херувима, — начал разговор я, когда мы ступили на Радужный мост, — у меня есть классный анекдот. Сначала загадка: Чем отличается этот самый херувим от парикмахера?